увел с собой целую заставу, начальником которой он был.
Время шло. Наступили холода. Приближалась первая годовщина Великой Октябрьской революции. С продовольствием в частях нашей дивизии было плохо: полфунта хлеба, и то не каждый день. К празднику бойцы ждали еще что-нибудь, кроме селедки, которая в это время была основным продуктом питания.
Утром 7 ноября белые решили испортить нам праздник и открыли беглый артиллерийский огонь, длившийся около получаса. Но пойти в атаку они не решились и ограничились только обстрелом. Как говорится, худа без добра не бывает: во время этого обстрела было убито две лошади, и «горцы», быстро освежевав их, поделили конину по ротным кухням и справили праздничный обед.
В этот день ждали белого хлеба и папирос. Табак и папиросы были привезены, но хлеба не прислали, однако «горцы» не унывали:
— Был бы табак, проживем и так, — шутили они, закуривая полученные папиросы.
Комиссар дивизии Мрачковский поздравил «горцев» с праздником. В этом же поздравлении он призывал нас перейти немедленно в наступление на белых и занять город Верхотурье.
— Какой прыткий, — сказал Моргунов, после того как была оглашена телеграмма с поздравлением и призывом Мрачковского. — Куда еще больше нам лезть, когда мы залезли и так почти в мешок, завязать только осталось!
— Э-э, Петя, настроение у тебя что-то не праздничное, — заметил шутя комбат Калинин. — Мрачковский собрался Верхотурье в подарок Троцкому поднести, а ты говоришь о каком-то мешке.
— Как бы не стало это «святое место» очень дорогим подарочком, — сердито ответил Моргунов.
Ни я, ни Моргунов, ни Калинин не хотели верить, что нам тогда прикажут лезть еще дальше в мешок и наступать на этот зловещий город.
НЕУДАВШАЯСЯ ОПЕРАЦИЯ. РАСФОРМИРОВАНИЕ ПОЛКА
В конце ноября на фронте 29-й дивизии было крайне тревожно и неустойчиво. Со стороны Нижнего Тагила напирали 4-я и 7-я дивизии белых, пытаясь захватить узловую станцию Гороблагодатская и тем самым отрезать и истребить далеко заброшенную на север Верхотурскую группу красных — 3-ю бригаду 29 -й дивизии.
Несмотря на тяжелое положение полков 3-й бригады и оторванность их от основных частей дивизии, бригаде упрямо ставилась авантюристическая задача: занять город Верхотурье, не имевший для нас в то время ни тактического, ни оперативного значения. Задача эта была настолько нелепа, что даже тактически неграмотный комбриг 3 Вырышев и тот понял ее бессмысленность и отказался руководить этой операцией. Тогда для выполнения операции на станцию Выя прибыл командир 2-й бригады Крюков и с ним один полк из его бригады под командованием Григория Пустарнака.
На станции Выя в штабном вагоне 3-й бригады комбриг 2 созвал оперативное совещание командиров полков. Был приглашен и я. Комбриг 3 Вырышев хранил гробовое молчание на протяжении всего совещания. Он фактически был отстранен от всякого руководства полками его бригады и присутствовал как нейтральный наблюдатель. Комбриг 2 торжественно заявил, что операцией по занятию города Верхотурье будет руководить он властью, предоставленной ему свыше.
Командир Волынского полка Фомин осторожно, но с сарказмом заметил:
— Мы бы рады в рай, да грехи не пущают.
Комбриг сделал вид, что не слышал этой реплики и продолжал развивать свой план:
— Первый Горный полк, командир полка Пичугов, будет демонстрировать наступление с фронта и займет железнодорожный мост через реку Тура; Волынский полк, командир полка Фомин, с приданной ему бронемашиной будет вести наступление на город по тракту с юго-западной стороны; полк 2-й бригады, командир полка Пустарнак, сделает со своим полком глубокое обходное движение с севера, через лесной массив, и нанесет главный и внезапный удар противнику с тыла.
— Кому и зачем понадобилась эта ловушка и как мы будем оборонять Верхотурье, если нам даже удастся его захватить? — спросил я.
Самолюбивый стратег вспыхнул и, теряя самообладание, закричал:
— Я приказываю выполнять мои распоряжения, а не рассуждать. Командованию лучше знать, что и как надо делать.
— Что же, по-вашему, мы пешки, не можем высказать своего мнения? — сказал я, возмущаясь его ответом. — Зачем же вы приглашали нас?
— Только не за тем, чтобы слушать ваши глупые замечания, — ответил комбриг и, резко вскочив, визгливо закричал: — Следуйте к полкам и потрудитесь выполнить приказ.
Пустарнак показал пример беспрекословного подчинения своему комбригу: первый вскочил, как на пружинах, четко взял под козырек и, лихо звякнув шпорами, ответил:
— Будет выполнено, товарищ комбриг! — и, повернувшись, поспешил выйти.
Мы с Фоминым тоже встали и вышли из вагона.
Ночь прошла в напряженной подготовке к предстоящему наступлению. Связь со штабом бригады поддерживалась по телефону железнодорожными проводами, которые шли от штаба бригады до штаба 1-го Горного полка. Дальше к Волынскому и 4-му Уральскому полкам связь разветвлялась уже полевым кабелем. Таким образом, связь этих двух полков шла через телефонную станцию штаба 1-го Горного полка, и все распоряжения штаба бригады и донесения полков были мне известны. Часто слушая телефонные разговоры Пустарнака с комбригом, я понял, что они являются большими друзьями и старыми приятелями.
Задолго до рассвета Пустарнак выступил со своим полком в назначенный ему глубокий обход. Он должен был пройти несколько километров, прежде чем занять исходное положение, и только после этого «горцы» должны были начать демонстрацию с фронта, а волынцы перейти в наступление с юго-запада по тракту. В это время я не отнимал телефонной трубки от уха и напряженно слушал все донесения полков и указания штабрига, которые давались полкам, уже начавшим свое движение.
Вначале все шло как будто хорошо. Я уже дал распоряжение комбату Калинину подготовиться к захвату железнодорожного моста через реку Тура, а Кочеткову, который командовал 2-м батальоном, и начальнику артиллерии начать демонстрацию по фронту, что они не замедлили сделать, открыв артиллерийскую и ружейно-пулеметную стрельбу. Когда пальба была уже в полном разгаре, я услышал тревожный голос Пустарнака: он докладывал комбригу, что полк его внезапно наткнулся на сильную засаду противника и, потеряв много убитыми и ранеными, рассеялся по лесу. Оставшиеся бойцы, озлобленные неудачей, пытались выместить свой гнев на командире полка и крепко его поколотили. Выслушав донесение Пустарнака, комбриг пришел в ярость и начал награждать своего приятеля разными крепкими словечками. Услышав эту брань, я не выдержал и вмешался в разговор.
— Продолжать ли демонстрировать нам наступление? — спросил я комбрига.
Он смачно выругался и ничего не ответил.
«Волынцы» в это время уже начали наступление по тракту, пустив вперед бронемашину. Не знаю, потому ли, что они плохо разведали дорогу, или оттого, что было очень темно, но бронемашина заехала в придорожную канаву и свалилась вблизи окопов противника. Фомин сообщил об этом комбригу. Тот вновь разразился потоками брани и потребовал, чтобы «волынцы» вытащили бронемашину и продолжали наступать.
«Волынцы» после этого долго молчали: видимо, пытались спасти бронемашину, и, только когда совсем стало светло, Фомин сообщил, что возле броневика полегло много «волынцев», но спасти его не удалось.
К вечеру белые перешли в контрнаступление против «волынцев» и, использовав против них тот же броневик, немного потеснили Волынский полк. Это поставило под удар наш левый фланг. Правый наш фланг уже был оголен, так как полк Пустарнака отступил еще ночью. Положение «горцев» стало критическим. Я запросил штаб бригады, что думает командование о судьбе Горного полка. Комбриг упорно молчал. Тогда я попросил к телефону комбрига 3 Вырышева и спросил его, какое будет распоряжение. Вырышев пытался сослаться на то, что он не руководит операцией. Тогда я, теряя терпение, закричал:
— Надо же спасать положение, и за участок бригады отвечаете вы, а не комбриг 2.
