навстречу.
— Эльм! — закричала Лайла.
— Не суйся к ней, собачий сын! — прорычал Эльм и со всей силы пнул меня ногой по ребрам. От боли я вскрикнул, попытался закрыться от следующего удара. Силач саданул меня по голове. В шее что-то хрустнуло, мир поплыл у меня перед глазами.
— Эльм, — словно сквозь вьюгу донесся до меня крик Лайлы. — Перестань немедленно!
Но силач не мог остановиться — он избивал меня, скорчившегося у стены, и как заведенный повторял:
— Не лезь к ней, не лезь! Не лезь!
— Все кончено, Эльм!
Град ударов иссяк. Силач застыл, как громом пораженный, обернулся. Сквозь розовую пелену я увидел, что Лайла стоит на пороге, и лицо ее искажено непривычным гневом.
— Что? — тупо спросил Эльм.
— Все кончено. Уходи. Твоя ярость никогда не утихнет. Я не хочу больше тебя видеть!
— Это ты из-за сопляка? — опешил Эльм. Он испугался по-настоящему.
— Он же ребенок, Эльм… Ты опустился до того, чтобы избивать ребенка! Ты просто ненормальный, Эльм! Уходи прочь!
Ее слова ранили меня сильнее ударов силача. Я не ребенок. Я не хотел быть таким в глазах Лайлы. Преодолевая боль, я попытался подняться.
— Лайла… — протянул Эльм.
— Все, Эльм. Я долго терпела. Уходи.
Силач несколько секунд стоял, словно его поразило молнией, а затем молча ушел.
— Эд, ты здесь? — Лайла слепо смотрела в коридор, в мою сторону.
— Я… — прохрипел я. — Я не ребенок…
— По сравнению с Эльмом ты ребенок, Эд… Прости, что так вышло. Я не думала, что он способен ТАК отреагировать на твой чудесный подарок. Прости меня, пожалуйста.
Цветка в волосах у нее уже не было. Скорее всего, Эльм сорвал его в припадке ярости. Я встал на ноги, придерживаясь стены и не находя сил на злость. Меня мутило. Голова кружилась. Запахи с кухни казались омерзительными.
— Дай мне руку, Эд, — попросила Лайла.
Стоило больших трудов пройти несколько шагов к ней. Я с тоской понял, что не дойду до фермы в таком состоянии.
— Я люблю вас, госпожа Лайла, — вырвалось у меня.
— Не представляешь, как часто я это слышу, — фыркнула девушка, хотя мои слова ее тронули. — Дай мне руку, Эд. Ты не сможешь идти. Отдохнешь у меня в комнате.
Я не мог поверить своему счастью. Она приглашала меня к себе в комнату.
— Я не ребенок, госпожа…
— Перестань, Эд, не называй меня так, — тихо и тепло сказала она. — Просто Лайла, хорошо?
Она взяла меня за руку и повела внутрь. Слепая — зрячего.
— Ложись…
В ее комнате было чисто и опрятно. И пусто. Кровать, очень большая кровать, скромная вешалка, массивный сундук. Смятые Солнечные Глазки валялись на полу.
— А вы, госпожа…
— Хватит Эд, госпожавкать! Я думаю, мастер Райдэлан найдет мне угол. Отдыхай. Тебе что-нибудь нужно?
Из разбитого носа лилась кровь. Я запрокинул голову, всхлипывая, и неловко присел на краешек кровати.
— Воды бы, а то я все здесь испачкаю.
— Эх, горе-ухажер, — улыбнулась Лайла и вышла, придерживаясь правой рукой за стену.
Тьма ушла из нее вместе с поверженным Эльмом.
Лайла вернулась вместе со служанкой, которая, причитая и понося силача грязными словами, омыла мое лицо теплой водой. А потом, увы, я просто уснул, провалившись в болезненную дрему. Я даже не попрощался со сказительницей. Не сказал ей, что ничего не требую. Просто пусть она поет дальше, а я буду слушать где-нибудь в зале.
Я ничего не сказал.
Наутро пришел второй вышибала Райдэлана, Ноулз. Здоровый и косматый, как медведь, он остановился на пороге и пробубнил:
— Ну что, боец, готов к походу? Буря улеглась, но хозяин велел тебя проводить, куда тебе надо. Впрочем, я вижу, этот ублюдок тебя знатно отделал, ты и по хорошей погоде один не доберешься.
Я понял, что слухи о моем избиении разлетелись по всей таверне.
— Эльму хорошо досталось, если хочешь знать, — сказал Ноулз. Он был бородат, а глаза его запали так глубоко, что казалось, будто он красит веки тенями. — Этот психованный кретин, правда, заслуживает большей взбучки, но в метель даже путевой столб радость, верно, да?
Он с неуклюжей заботой помог мне одеться.
— Гнать его надо отсюда. Никогда не прощу, как он Святу руки поломал. Свят хороший парень был, не то что этот… — пробурчал он. — Ну, боец, идем?
Я кивнул. Все тело болело. Хотелось опять лечь, залезть под одеяло и спать, пока все не вернется к тому, что было вчера утром, когда я был бодр и полон сил. При дыхании болели ребра, голова все еще кружилась.
— Давай, обопрись на меня, что ли…
Мы вышли в коридор, медленно прошли до общего зала. И там столкнулись с Эльмом.
— Шестьдесят монет, собачий сын, — с ходу сказал тот.
— В сторону отойди, а то, клянусь Темнобогом, я сдерживаться не стану, — заворчал Ноулз.
— Не с тобой говорю! — Эльм посмотрел на меня. — Я погорячился, но и ты неправ. Твой долг шестьдесят монет.
— Но я же отдал тебе пять… — просипел я, с ненавистью глядя в его близкопосаженные поросячьи глаза.
— И должен еще шестьдесят.
— Ты чего, еще и деньги вымогаешь, что ли? — начал звереть Ноулз.
— Отнюдь, он может не отдавать. Верно ведь, собачий сын? Можешь же отказаться от долга, так? — прищурился Эльм. — Так скажи мне: все, старина Эльм, не должен я тебе ничего. А?
Компас, проклятый компас, проклятый Одноглазый, проклятые ледовые гончие! Несчастный Фарри…
— Я… отдам…
— Вот и все, видишь. — Силач посмотрел на бородатого напарника. — Никакого вымогательства.
По моим расчетам выходило, что мы должны не больше тридцати монет. На душе стало тоскливо. Но спорить с Эльмом… К концу зимы нам с Фарри удастся заработать шестьдесят монет, если мы не будем покупать ничего лишнего (хотя одежда стоит денег…). Главное, чтобы циркач не увеличил сумму еще раз.
— Удачи тебе, Эд ан Бауди, — улыбнулся мне Эльм. — Заходи еще.
Шэлли
Когда меня, избитого, едва передвигающего ноги, приволок на ферму мрачный Ноулз — первой, кого я увидел, была Шэлли. Так случилось, что в тот день старик Раск ушел в город вместе с Фарри, и девушка осталась в теплицах за главную.
