трахнешь стакан — и Богу душу отдашь, а мне этого пока не очень хочется; ты мне чего-нибудь холодненького плесни, горло и душу остудить. Охолонуть мне надобно…
— А-а, понял. Ну-ка, Феклуша, не посчитай за труд, — налей-ка господину старшему полицейскому кваску. Квасок у нас — от-мен-ный!
Митька недоверчиво хмыкнул и иронически шевельнул губами.
— Это мы сейчас посмотрим. Проверим, так сказать, — сказал он. — Я чего, не знаю, что каждый кулик своё болото хвалит, а?
Тётка Феклуша расторопно метнулась в сени, откуда принесла выщербленный на горлышке кувшин с квасом.
— На, — небрежно сунула она его в руки Клыка, — опохмеляйся! Да не тресни-то от жадности…
Митька Клык хотел было взъяриться, но передумал: жарища, духотища — и ругаться даже лень. Он лишь вздохнул глубоко:
— Въедливая ты баба, ну прямо спасу от тебя нет. И как только с тобой мужик твой живёт? Был бы я на его месте, то давно бы уже по тебе пирожки поминальные жевали.
— Как же! Как же! — вскинулась тётка Феклуша, прищуривая глаза. — Пирожки бы он по мне жрал!.. Слава те, Господи, но бодливой корове Бог рог не даёт…
Полицейский досадливо крякнул, но ничего не ответил сварливой бабе, лишь, поморщившись, припал к кувшину. Кадык его на горле заходил, забегал, как челнок в швейной машинке «Зингер», над воротником рубашки.
Когда Митька, наконец, с трудом оторвался от кувшина, то все увидели, какой неописуемый восторг и истинное наслаждение выражались на его одноглазом уродливом лице.
— Послушай, тётка Феклуша! — восхищённо воскликнул он. — Неужели ты сама приготовила такой божественный напиток?!
Тётка Феклуша обиженно поджала губы:
— Ты чевой-то, белены объелся?… А кто же мине ещё помогать-то будет — ты или помощничек твой, задрипанный Васечка?
— Божественный напиток! — не обращая внимания на издёвку в голосе хозяйки, продолжал нахваливать квас Клык. — Сроду, такого не пивал! Ты прости меня, тётка Феклуша, но очень прошу тебя: поделись секретом, расскажи, как квас свой готовишь!
— Да ты чевой-то?… Из-за границы, что ль, ползком припёрся? Дак везде ж на Руси хлебный квас одинаково делают.
— Одинаково, да не так уж и одинаково, — Митька хитро взглянул на тётку Феклушу. — Такого квасу, как у тебя, тётка, я нигде не пивал.
Дядька Мирон вытер вспотевший лоб:
— Да расскажи ты ему!.. Феклуша, прошу тебя…
Хотя и недовольна была хозяйка хуторской хаты представителем немецкой власти, но всё же похвала Клыка в глубине души была ей приятна и даже желанна. И это поневоле подтолкнуло её на рассказ.
— А чевой-то там не знать, как квас-то делать? — вопрошающе хмыкнула она. — Дак туточки и дураку последнему понятно… Сначала сварганиваешь гущу. Для этого берёшь тёплую воду, дрожжи, мучицы да сахарку. Всё это превращаешь в тесто. Тесто заиграить — и всё. Гуща готова.
— Это я, тётка Феклуша, примерно, и без тебя знаю, — поморщился Клык. — А дальше? Дальше-то как?
— Не перебивай, а то психану и не буду рассказывать вовсе… Слухай дальше, как запускают всю эту басню. Тесто из кваса берёшь, гущу-то есть, мучицы граммочку добавляешь, сахарку. Водичку подогреваешь. Когда всё это заиграет, значит, — всё нормально. Что же дальше? Ага: теперь вар закипел, ты набираешь миску муки, просеиваешь и сыплешь её в кастрюлю. Добавляешь тёплой водицы, размешиваешь. Потом набираешь кружку вару, мешаешь смесь ещё, пока не станет жидкой. Апосля накрываешь для упарки. Понял, чи нет? И пущай стоит. А попозжа добавляешь в неё запуску — пусть укисает. Станет кислая — воды долить по вкусу. И — подсолись.
— Всё мне теперь понятно, тётка, — ухмыльнулся Клык, — всё ясненько и понятненько. Понятно, что квас твой отменный, а вот как ты его делаешь — не очень-то доходчиво пояснила. Ну да ладно, на досуге запишу твой рецепт. Благодарю за квасок! Ну что, Васечка, топаем, что ли, отсюда?
Васечка как-то неловко замялся, и Митька Клык, пристально взглянув на него, прикрикнул раздражённо:
— Ну ты, сынок безусый! Чего с ноги на ногу переминаешься, как жеребец необъезженный, а? В лобешник захотел получить? Так я это — не боись! — быстро организую…
— Я… ничего… — промямлил Васечка, невольно покраснев, совсем как девочка- первоклассница.
А Митька с Васечки вдруг перевёл пристальный взгляд на не проронившую до сих пор ни слова Настю. Та, поймав его взгляд, вздрогнула и опустила ресницы.
— Понятно… — нехорошо усмехнулся он и ещё раз протянул: — По-нят-но.
Когда полицейские — сначала Клык, а потом Васечка — вышли из хаты Полежаевых и потопали по тропинке восвояси, тётка Феклуша, словно перепуганная насмерть перепёлка, заметалась по горнице, то и дело хватая себя руками за щёки.
— Ты чего это узносилась, как бы курица перед кладкой? — не вытерпел дядька Мирон.
— Ох, Миронушка, чует моё серденько, ну что не зря приходил этот проклятущий одноглазый полицай!.. Ох, надобно ж нам Настюху немедля прятать от лиходея одноглазого!
— Окстись, старая! Охолонь… Ничего этот выродок Настасии не сделает. Мы-то на что, не заступимся, что ли?
Молчавшая до сих пор Настя подняла голову, неслышно вздохнула:
— Может быть, мне в Береговое стоит вернуться?
Тётка Феклуша промолчала, думая о чём-то тяжёлом и непонятном, а дядька Мирон сказал:
— Погоди, милая Настасия, дай покумекать немного. Что-нибудь да придумаем, решим…
А между тем Митька Клык, идя впереди, спрашивал у Васечки:
— Я вижу, сынок безусый, ты вроде бы чертовски влюбился в ту деваху береговскую, а?… А ничего девка — сочная, самый смак. Я таких, как она, дю-ю-же обожаю.
Васечка тяжело вздохнул.
— Она, и правда, нравится мне, — сказал он. — Ах, если бы не война!..
— «Очень нравится», — передразнил Клык. — Мне она, может быть, тоже понравилась.
Васечка резко остановился, глухим, словно бы и не ему принадлежащим голосом, проговорил:
— Не надо шутить так, господин старший полицейский. Я не позволю…
— Чего, чего? — тоже остановился Клык. — Не позволишь? Мне не позволишь?
— Я убью вас, если вы к Насте… притронетесь…
Клык пристально пробуравил лицо Васечки единственным глазом и вдруг… захохотал.
— Молодец! Ей-Богу, молодец!.. Смелость у тебя уже появляется! Хвалю! И не слушай меня, я — пошутил. Пойдём, сынок безусый, по имени Васечка. Пойдём… и ни о чём не думай. У нас с тобой теперь одна дорога.
ПРОЩАНИЕ С АЛИНОЙ
Василий, как ни спешил, всё равно опаздывал. То и дело он нервно поглядывал на часы — в его распоряжении оставалось всего каких-то несчастных полчаса — и упорно продолжал пробираться сквозь ряды боевой техники, сквозь многочисленные толпы солдат и офицеров, ежеминутно спрашивая у всех, не видел ли кто случайно, где остановился медсанбат. Но никто ему ничего определённого не отвечал: то ли и самом деле не знали, где сейчас расположились медики, то ли не до лейтенанта было с его наивными вопросами. И отчаявшийся вконец Василий Кошляков хотел уже всерьёз плюнуть на свою затею
