Плетешок, выбросив изжёванную травинку, осмотрел собравшихся, ему подчинённых танкистов. Это он с ними седьмого июля, в половине второго утра, начинал форсирований марш, это он с ними глотал поднятую танками пыль, которая взмывала вверх таким толстым слоем, что через эту своеобразную завесу едва-едва просматривался багровый диск солнца, это он с ними задыхался от недостатка кислорода и мучился от жажды, то и дело отрывая от тела липучую от обильного пота гимнастёрку.
Майор вздохнул, потянувшись рукой к планшетке с картой. Подумал о том, что его гвардейцы надолго запомнят этот марш. И в особенности — механики-водители, положение которых всячески старались облегчить остальные члены экипажей. Он вспомнил, как утром 8 июля главные силы армии, а вместе с ними и его танковый батальон после напряжённого изнурительного марша вышли в район юго-западнее Старого Оскола. Это сколько же километров они отмахали за двое суток, а? Пожалуй, около 230–280 наберётся!.. А девятого июля, где-то в первом часу ночи, был получен приказ свыше — кровь из носу, но к исходу дня выйти в район населённого пункта Прхоровки и быть готовыми сразу же вступить в бой. И снова марш — стокилометровый. И, несмотря на усталость, соединения и части в установленный срок заняли район на рубеже посёлка Прохоровка и хутора Весёлый…
Майор Плетенюк вскинул руку с часами к глазам, негромко спросил:
— Ну что, все собрались?
— Так точно, товарищ майор! — козырнул его заместитель. — Все здесь…
— Добро! — поморщился Плетенюк; он почему-то недолюбливал своего зама за его щеголеватость, что ли, за педантичность.
— Добро! — повторил он. — Итак, как вы знаете, сегодня одиннадцатое июля 1943 года. Через сутки, а может быть, и через несколько часов нам предстоит участвовать в нелёгком сражении. Я не запугиваю вас, а всё говорю так, как оно есть…
Плетенюк поскрёб пятернёй щёку, согнав с неё настырного овода, продолжал:
— Вчера 5-я танковая гвардейская армия вошла, чтоб вы знали, в состав Воронежского фронта. Павла Алексеевича, я имею в виду Ротмистрова, вызвали в Обоянь, на КП командующего фронтом Ватутина. Там же был представитель Ставки Верховного Главнокомандования Василевский. Они нашему командующему всё, естественно, объяснили, ввели в курс дела. Ротмистров, в свою очередь, обо всём рассказал нам.
Майор на некоторое время замолк, рассеянно вертя в руках планшетку, затем обвёл усталым взором собравшихся:
— Итак, вот какую информацию довели до меня. Немцы перешли в атаку в шесть часов пятого июля из района севернее Белгорода. Главный удар на Обоянь и Курск наносит 4-я танковая армия генерал- полковника Гота, ему помогают дивизии группы армий «Юг», ими командует генерал-фельдмаршал Манштейн. Вы, наверное, слышали, что у этих генералов в подчинении лучшие танковые соединения — дивизии СС «Адольф Гитлер», «Райх», «Мёртвая голова»… Так вот, наступлению главной ударной группировки противника, как выяснилось, содействовала ударом в северо-восточном направлении, то есть на Корочу, оперативная группа «Кемпф». К сожалению, нашим пришлось тяжело и на Корочанском направлении они отступили от своих позиций на десять километров, на Обоянском — аж на тридцать пять. Но далее у фашистов всё застопорилось. И теперь они решили главный удар перенести несколько восточнее, вдоль железной дороги на Прохоровку. Сюда стаскиваются неимоверные силы противника… Короче, ребята, командование решило противопоставить эсэсовским танковым дивизионам нашу танковую гвардию.
Сержант Никаноров внимательно вслушивался в речь комбата и всё более и более изумлялся тому, как этот простой интеллигентного вида майор может так связно говорить и запоминать названия немецких дивизий, имена и фамилии немецких командиров. Да тут, прежде чем их выговорить, сам чёрт рога себе сломает!..
«Лобастый у нас майор, — сделал вывод сержант. — Путёвый мужик!..».
И снова начал вслушиваться в речь комбата, потому что она теперь касалась и его, механика- водителя. А Плетенюк говорил о том, что новые тяжёлые танки «тигр» и самоходные орудия «фердинанд» имеют сильную лобовую броню. Кроме брони, они имеют восьмидесятивосьмимиллиметровую пушку с большой дальностью прямого выстрела. И в этом их преимущество перед нашими танками, вооружёнными семидесятимиллиметровой пушкой.
«Да, — подумал Никаноров, — чтобы объегорить такого хищника, нужно идти только в ближний бой, да лучше маневрировать, да в борта «тиграм» снаряды засаживать…»
Мысли сержанта подтвердил своими словами Плетенюк, образно выразившись, что в предстоящем танковом сражении нужно идти в рукопашную схватку или, как выражаются моряки, взять противника на абордаж.
Комбат вскоре отпустил механиков-водителей, уже не приказав им на прощание, а попросив приложить все свои силы и умения в грядущем кровавом бою.
Младший лейтенант Тришкин кивнул Никанорову — иди, мол, к экипажу, я скоро буду, и сержант не спеша побрёл в сторону своего танка. Но вскоре остановился, увидев сквозь просвет лесополосы жёлтое море поспевающих хлебов.
Сержант Никаноров вошёл в жёлтую, по пояс вымахавшую пшеницу. Под лёгким дуновением ветерка она волновалась, и словно дрожь пробегала по ней. Совсем как у него, у сержанта, перед каждым боем. Но эта дрожь не была предвестником страха: просто перед надвигающимся сражением тело и дух готовились к предстоящему испытанию, сулившему неизвестность-то ли жизнь, то ли страшную рану, то ли мгновенную смерть.
— Иван? — прошелестел совсем рядом вопрошающий голос, и он, вздрогнув от неожиданности, обернулся. — Иван! — голос был женский и уже утверждающий, что он, Иван Никаноров, и на самом деле тот, кем он есть, за кого его принимают.
Не успел он что-нибудь подумать и разглядеть — кому принадлежал этот голос, как женская фигурка в солдатской гимнастёрке метнулась к нему: ласковые руки крепко обхватили его сильную шею, и тотчас губы его почувствовали страстное прикосновение других губ.
— Иван!.. Родной!.. Милый!..
Он неловко оторвался от прижавшейся к нему девушки и, не выпуская её из своих рук, долго, с минуту, наверное, вглядывался в её лицо.
— Валентина?… Ты ли это?…
Валентина Озерова была его землячкой. В одном селе родились, вместе в школу ходили. Только он на два года был её постарше. Когда Никаноров школу оканчивал, вспыхнула между ними горячая любовь, и во что бы она переросла — трудно сказать, возможно, и поженились бы, если бы не эта проклятая война!..
Он уходил на фронт. И эта синеглазая Валюха Озерова провожала его. Провожала и плакала, не вытирая слёз, льющихся из синевы. И обещала ждать его, лишь бы живым вернулся с войны.
Сержант Никаноров до боли в глазах всматривался в лицо Валюхи, веря и не веря, что перед ним стоит она, его любимая и единственная женщина.
— Ты как здесь оказалась? — наконец, хриплым от волнения голосом проговорил он.
— Как?… Как все. Окончила курсы медсестёр и… на фронт.
— Да как же это!.. Я не могу поверить!.. Честное слово…
И они замолчали. Не выпуская друг друга из объятий, жадно, с какой-то непонятной тревогой смотрели друг другу в глаза. Слов, таких необходимых именно сейчас, почему-то не находилось.
Их тревожное и радостное молчание прервал крик заряжающего Гончарова:
— Сержант Никаноров! Срочно к младшему лейтенанту Тришкину!
— А-а, чёрт! — прохрипел сержант и извиняющимся голосом добавил: — Слышишь, вызывают меня.
— Да, слышу.
— Мне можно попозже тебя увидеть?
— Зачем спрашиваешь? Конечно же, можно.
— А где?… Где найти-то тебя?
— Мы здесь, неподалёку, — начала объяснять Валентина.
— Товарищ сержант! — опять прокричал Гончаров. — Вас командир танка кличет!
