одна кровь, сколько потому, что смерть Прокла была уже второй.
Всего их пятеро, братьев. Три зубных врача и два зубных техника. Клан. Еще была сестра – Нина, добрая, отзывчивая. Она и умерла первой. Старший брат Савелий, любивший Прокуню, написал ему тогда письмо. Цитирую. Разъяснения в скобках – мои.
«Душа страдает, сердце плачет по усопшей нашей звезде Нинуле! Кирилл (муж умершей) сказал мне, чтобы я организовал яму. Я нашел копачей, заказал обед. Взяли венки, замечу, все пять венков покупал я, Сергей (брат) ни одного. После похорон я с моей Людой поехал забрать свои деньги, которые оставлял покойной Нине. Только приехали, я сказал, что в шифоньере под газетой лежат мои 500 рублей. Кирилл открывает шифоньер, а там пусто. Моя Люда и говорит: а где Нинины платья, шерстяные кофты, рубашки, отрезы на платья, ситец? Он говорит: не знаю. Потом говорит: ну, что-нибудь возьмите на память. Люда ответила: ладно, ничего мне не надо, дай только чернобурку. Он отвечает: а ее нет. Тогда я нашел отрез в диване и говорю: это мой. А Кирилл говорит: нет мой, на костюм. Я говорю, там не мужской рисунок, это я Нине покупал. Я отрез забрал, а ему стало стыдно. Я еще взял пальто Нины, оно подошло на Люду, и туфли, они тоже подошли, предложил Кириллу рассчитаться со мной за могиу, за обед. Он закричал: «Вы хотите меня ограбить!» Тогда мы с Людой забрали Нинины серьги... А остатки водки после поминок я взял себе, я же за нее платил, да еще две бутылки отдал копачам... Целую тебя – Савелий».
Только Савелий и Сергей называли еще Прокла Прокуней. Сергея я дома не застал. На замке оказался не вход, а длинная наружная лестница, ведущая в его комнату на втором этаже. Лестницу эту запахнула огромная – от земли до второго, верхнего этажа – самодельная дверь на петлях, амбарный замок наглухо пристегнул ее к ступенькам. Сразу почему-то вспомнился Прокунин буфет с ящиками из-под посылок. Комната, закрытая на дальних подступах, обретала давно нежилой вид. Хозяин, однако, появился скоро.
– Выгодно,– объяснял Сергей Савельевич, открывая поваленную дверь.– И лестницу берегу от солнца и дождя, и врезной замок покупать не надо. Проходите. Ремонт, вот посмотрите, недавно сделал. Это кажется, что небольшой, а отдал... тыщу рублей. Из своего кармана – что делать, закон. Я пошел в жэк, чтоб мне, может, хоть за квартиру не платить, чтоб я отжил на эту сумму. Говорят, нельзя. Я – в горжилуправление, потом – в горком партии. Ну, нельзя, так нельзя... Я хоть и принципиальный, но справедливый. ...Та-ак, значит, сожительница Прокла жалобу вам написала? А вы хоть знаете, что они не были расписаны? Нет уж, позвольте. Она скрывала от нас, что не расписана, и паспорт Прокла не сдавала, чтобы мы не могли подать иск о дележе наследства. Паспорт не сдан – справку о смерти не дают, а без справки – иск не принимают. Она хотела полгода протянуть, потом бы все наследство – ей. Полтора месяца ей не хватило, мы с Савелием нагрянули. Она без справки о смерти ухитрилась его похоронить, в Запорожскую область увезла. А два дня, пока он здесь, в городе, в морге лежал, это рядом со мной, кстати, она к нему даже не приехала. Знаете, почему? Она сберкнижки и ценности в квартире искала. Я ведь к ней хотел подъехать, успокоить, позвонил, она говорит, хочу одна побыть. Поняли? А-а. Уже трупу увозить надо – она приезжает. Трупа? Как что? Гроб. Заявляется: я, говорит, раньше не могла, одежду Прокуньке готовила. Готовила... Ремня даже брючного не взяла. Забыла. Я свой отдал. Старый, правда, не в этом дело. А расческу она ему в нагрудный карман вложила – извините, грязная, на мусорнике такую не найдешь. Проводить человека навеки с такой расческой. Мы потом с Савелием приехали, она нам ключи от гаража не дает, мы гараж опечатали, а она сорвала. Зачем? Во-первых, в гараже задний мост еще был, скаты, покрышки, две канистры белых, мы сквозь щели-то рассмотрели. Она все это успела продать. Ну, а главное, под задним левым колесом «Волги» у брата были закопаны в банке ценности Всего – на шестьдесят тысяч. Из них тридцать пять тысяч – в деньгах. Ну, мы, когда пришли, земля уже вскопана, а от банки одни осколки. Потом мы к ней домой пошли, участковый, правда, отказался, и понятые тоже отказались. Она в ванной лампочку темно-зеленой краской обмазала, чтоб не видно было, что цемент в полу разрушила, там золото было. Ну, мы с Савелием пришли с прожектором. Попользоваться, правда, не удалось, она без понятых обыск не разрешила. Но пока мы с ней говорили, я успел потихоньку вилкой землю в цветочном горшке проткнуть, там ничего не оказалось. Она нам бросила сберкнижки на четырнадцать тысяч и облигации на одиннадцать тысяч. Ей это выгодно: откупилась. У нее-то ведь шестьдесят тысяч осталось Это все Прокуней заработано, он чаще потный ходил, чем сухой.
Несчастный человек Прокл Савельевич, он готовился к какой-то будущей жизни, когда сможет только тратить. Впрочем, у неге, может быть, были и свои радости, может быть, он оттого, что копит, получал больше удовольствия, чем те, кто тратит?
– Зин, а Зин, расскажи корреспонденту, как он Беленко позавидовал.
– А-а, да. У нас в столовой Нюра работает, уборщица. У нее муж – пенсионер, все пропивает, пропащий мужик. Прокл Савельевич его как-то встретил пьяного: «Ну что, Беленко, все пьешь?» – «Пью, Прокл Савельевич, пью». «А что, хорошо иногда».– «Ну дак, пойдемте».– «Да я, брат, и рад бы, да денег нет. Тебе-то проще, у тебя жена из столовой хоть что-то принести может». А разговор-то из-за чего завязался. Прокл Савельевич ему говорит: «Хорошо тебе, Беленко, у тебя друзья есть. Хоть и собутыльники, да друзья». Кому позавидовал, пьянице последнему.
Вера Ивановна была и обижена, и возмущена.
– Зачем вы поехал к брату, в суд? (У нее такой оборот речи: «вы поехал».) Я разве в письме просила, чтоб вы этим занимался? Да, я не отдавала паспорт! Но они-то, Сергей и Савелий, как вели себя? Я иду за гробом Прокуни, рыдаю, а они меня спрашивают: «А ты была с ним расписана?» Говорю: «Да».– «Честно?» – «Честно». Савелий и Сергей заявились в поселок потихоньку, тайно. Моя квартира на третьем этаже, дак они забрались на гору напротив и смотрели, что я в квартире делаю. А я поняла, что они в поселке, когда участковый милиционер, некий Стороженко, ко мне в квартиру стал стучаться. За паспортом Прокуни. Я не открыла. Потом председатель исполкома поселкового Совета, некий Васько, пришел, в дверь стучит: верните, говорит, паспорт, это дело противозаконное. Я и ему не открыла. Потом председатель распорядился гараж опечатать, до суда. Вот вы наслушался разговоров в поселковом Совете, а они там с братьями заодно. Паспорт я потом отдала. Но денег братья ни копейки не получат, никто, ни копейки Мы с Прокуней любили друг друга, уж двадцать пять лет как поженились.– Вера Ивановна спотыкается на слове и поправляется: «Ну, не поженились, а... обдружились». Она нашла начало и конец слов «обвенчались» и «поженились».
Стараясь успокоить Веру Ивановну, я рассматриваю нищенскую обстановку в квартире. В углу – старый громоздкий телевизор с маленьким, как почтовая открытка, экраном. Это комбайн, здесь же и приемник. Они с Прокуней покупали этот телевизор двадцать лет назад, но он и тогда уже был старый, покупали с рук, по дешевке. Сейчас идет вечерняя программа «Время», на экранчике двигаются какие-то тени, даже силуэтов не разобрать.
– А любил Прокл Савельевич передачи-то смотреть?
– О, как же! – Вера Ивановна оживляется.– Особенно хоккей, футбол. У него команда любимая была – киевское «Динамо». Когда совсем уж не видно и звук пропадает, он в санаторий бежал.
Представляю: зима, поздний глухой вечер. Прокл Савельевич, немолодой, страдающий ишемической болезнью сердца и сахарным диабетом, спешит, задыхаясь, темными улицами в санаторий смотреть хоккей. Сначала – вниз, под гору, потом, миновав пустой поселок, круто и высоко вверх. А в санатории ходит по корпусам, ищет, где дежурный врач разрешил смотреть позднюю передачу.
Но почему Вера Ивановна совсем не о том написала в письме, не о братьях? А что ж о них писать? Здесь идет борьба – по их правилам. И все посмертные события развиваются по их прижизненным законам. А тут Васько, председатель, совсем некстати, помешал ее борьбе, влез со стороны со своей законностью.
Закон тут один, как сказано у Гойи: «Все живое пожирает и пожирается». Тяжелые слова, но здесь-то еще тяжелее: прошлое продолжает пожирать настоящее. То письмо к Проклу Савелий заканчивал так: «Это все жадные звери, и я думаю о Кирилле, что смерть Нины не обошлась без его...» Потом мне говорил Сергей: «Прокл себе инсулин вводил, вы уверены, что в то утро она ему дала именно инсулин?» Сейчас объясняет Вера Ивановна: «Васько не зря в воду не полез, Прокуня кое-что знал о председателе».
Бедный Прокл Савельевич. Его тело еще долго будет качаться на волнах, видимое родственниками, одно лишь тело, без души. Вспоминая, как Сергей Савельевич провожал меня, тщательно накрывал
