Богопознание — поиск реальности, в которой все мы составляем единое целое.
Есть ли оно, это целое, не расчлененное на части, то, от чего мы не можем отделиться, не умерев? Если мы ответили на этот вопрос «да» — тогда для нас есть Бог. У Бытия есть общий центр. Мы открыли его внутри себя и, открыв его, перестали быть только собой, а причастились всему мировому целому. Мы чувствуем «и в поле каждую былинку, и в небе каждую звезду...».
Однако это не так просто. Чтобы найти Бога, надо и вправду подняться на небо «на крыльях Духа», подняться на великую духовную высоту.
Увидеть Бога — значит увидеть невидимое. И это трудно, это требует усилия самоизменения — до полного преображения. Увидеть невидимое нельзя теми же глазами, которыми мы видим физические явления или даже трансфизические, но все же явления. Бог вообще не явление, не предмет, не отдельность. Бог есть наша собственная Суть. Наша и всего мироздания одновременно. В Боге встречаются все живые. И снова повторяем, чтобы увидеть это место встречи всех мировых лучей, надо обладать иными глазами.
Если нельзя услышать ультразвук обычными ушами, услышать гармонию без музыкального слуха, то тем более трудно понять высший гармонический образ, новый строй чувств, если ты не обладаешь новым органом восприятия. Можно вообразить все что угодно, но воображение ни на йоту не приближает нас к действительности. Вообразить — значит облечь в образ. Но Действительность, Суть, Сущий не вмещается ни в какой образ. Сущий — Яхве — имя библейского Бога. Только «Сущий, без всяких эпитетов». Внутри этого короткого слова — безграничность. Та самая внутренняя безграничность наша, которой надо служить со страхом и радоваться с трепетом (как поют во время литургии).
Именно с таким внутренним трепетом говорит Рильке о Безграничной Действительности и пишет слова эти с прописной буквы. Герой книги Рильке «Записки Мальте-Лауридса Бригге» говорит, что не любит сказок. Трудно представить себе натуры более поэтические, чем Мальте и его мать, и вот оба они не любят сказок. Это сперва озадачивает, даже ошеломляет, но потом становится ясно, что имеет в виду Рильке. Есть великая разница между воображением и созерцанием действительности. Воображать можно что угодно, оставаясь тем, что ты есть. Твое воображение ограничено уровнем твоего сознания, поэтому, что бы ты ни придумывал, оно все равно ограничено и смертно, как ты сам. Созерцание же предполагает очищение ума и сердца до полной прозрачности, сквозь которую входит нечто действительно существующее, а не придуманное тобой. Сквозь открытое окно внутри тебя просвечивает Безграничность. Ты видишь не то, что ты хочешь видеть, а то, что есть.
Именно так видят мир маленький Мальте и его мать. И они понимают, как бескрыло всякое воображение перед Действительностью, наделенной шестью крылами Серафима.
К примеру: кто может вообразить, какая сила света собрана в одной капле, в которой скрестились все лучи? В одном вспыхнувшем брильянте? А вот мать Мальте рассказывает как о действительности о том, что сестра ее, приколов брильянтовую брошь к платью, взглянула в зеркало — и сверкание брильянта, удвоенное зеркалом, дало вспышку, в которой женщина сгорела. Сказка? Нет — живая тайна, которую иначе, как метафорой, не выскажешь. То есть, может быть, та же сказка, но не уводящая от действительности, а открывающая дверь в ее тайную глубину. Не сказка, а иносказание. Сказание иными словами. Сказание об ином, несказуемом. В данном случае — о мистической смерти, в которой сгорает малое эго и вылетает, как бабочка, из кокона, новое непредставимое «Я». Метафора, образ необходимы. Но — необходимо и знание, что это только метафора, образ действительности, а не сама действительность.
Для всякого образа<(всякого земного образования) критерием подлинности является его прозрачность. Он должен не замыкаться на себе, а быть окном (или дверью, или путем), ведущим во что-то большее, чем он сам, большее, чем все отдельное, — окном во всецелость.
Высший образ — это условная ограниченность, но совершенно сквозная, ведущая в безусловную Безграничность. Это окно, имеющее рамы и ведущее в простор, где нет никаких рам.
Открыть в себе окно в бесконечность, стать прозрачным для Высшего света, для Творящего Духа — глубинная задача каждой религии и каждого действительно религиозного человека.
Но всегда ли эта задача осознается? Не подменяется ли она чем-то совершенно иным? А именно — задачей самоутверждения, утверждения своей единственности?
Земные церкви оспаривают право на абсолютное владение истиной так же, как две матери в притче царя Соломона оспаривают ребенка. А Соломон, как известно, предложил разрубить ребенка пополам, и ту женщину, которая отказалась это сделать, признал настоящей матерью. Матерью истины становится та душа, которая скорее откажется от своего права на владение истиной, чем нарушит целостность истины, посягнет на ее недосягаемую для человеческого разума Безграничность.
С критерием царя Соломона перекликается критерий нашего старшего современника, святого Силуана. Он говорил: «Кто не любит врагов, тот не христианин».
Обе меры, соломонова и силуанова, определяют подлинность веры не внешне, а внутренне. Не гляди на других. Обратись к собственному сердцу и измерь его глубину. Мать — это не та, кто владеет, а та, кто любит. Христианин — это не тот, кто прав, а тот, кто обнимает сердцем и правого и неправого и болеет за обоих; тот, кто узнал тайну неразделимое™ всего живого. И только углубив (или возвысив) свое сердце до такой меры, ты можешь мерить другого.
Судьями могут быть только те, которые готовы предстать перед внутренним судом. «То, что написано Святым Духом, может быть прочитано только Святым Духом», — говорил Силуан. Та же направленность внутрь, вопрос к себе: а сумею ли я читать? Вопрос, которым люди обычно не задаются.
Человек уверен, что умеет читать, если знает грамоту — буквы. Такое чтение — чисто механическое действо, направленное вовне и ждущее ответа извне. Даже если вы обращаетесь к Святому писанию, вопрос этот будет подобен вопросу, с которого мы начали свой разговор, — вопросу к Мессии о том, в первый или во второй раз Он приходит в мир. Вопрос обращен не к себе. И как только богопозна-ние перестает быть самопознанием, оно перестает быть богопознани-ем.
Богопознание есть познание всем собой и через себя того, что находится за своими границами. Глубина глубин, в которую должно добраться наше сознание, всегда — наша собственная глубина, и всегда не только наша. Она по ту сторону распада на объективное и субъективное. Критерий истины — в обретении этой глубины, сверхличной и сверхпредметной, единой для всех. И всякое стремление сделать этот критерий общим аршином, которым измеряют внешние предметы, или частной, произвольно субъективной мерой — является духовным искажением, отходом от богопознания.
Такие отходы чрезвычайно часты. Желание спрямить дорогу мысли и, не потрудившись над очищением собственного ума и сердца, найти ответ вовне — самое характерное и естественное желание. К примеру: Христос сказал о себе, что он есть Путь и Дверь. И еще сказал, что никто не войдет к Отцу иначе, чем через Меня. И вот на основании буквального прочтения этих слов делается вывод, что Он есть единственный путь и единственная дверь, а все другие, не христианские религии — тупиковые. Но если прочесть те же слова внутренними глазами, выйдет нечто иное: Совершенный человек (свершившаяся душа, осуществившая свое богоподобие) совершенно прозрачен. Он свободен от эго. И творящий мир Святой Дух проходит сквозь него, не встречая никакой преграды, прямо в Бесконечность; путь во внутреннюю Бесконечность, путь к Отцу жизни идет таким образом через Него. И никто не может прийти к Источнику жизни, если сам не станет сквозным, т. е. таким же совершенным человеком, если не уподобится Ему, не сольется с Ним. И всякий, пришедший в глубину глубин — в Бога — не может не встретить там другого путника, пришедшего туда же.
«Я и Отец — одно», — сказал Христос. И это было поводом для людей внешнего мышления обвинить его в гордыне, в кощунстве. Выходило, что человек считает себя равным Богу. Но Он никогда не говорил о равенстве. (Когда вопрос пытались ставить так, отвечал: Отец мой более Меня.) Он говорил о единстве. Капля моря никак не равна морю, но она едина с ним. То, что казалось гордыней, на самом деле было величайшим смирением, отказом от своеволия. «Ничего не творю от Себя, а только от Отца».
Но вот, после крестной смерти Христа, после, казалось бы, торжества Его учения, — после христианизации мира — мышление людей в основе своей так же ищет внешних мерок. И буква оказывается важнее духа, образ важнее сущности, человеческие домыслы, изобретения — выше божественной данности.
Нам довелось увидеть телепередачу, которую вел американский проповедник — адвентист. С огромным
