— Говори! — строго предупредил парня старший. — Да потом не смей никому болтать о нашей встрече, иначе голову оторву, понял?
Заиз испуганно икнул и хлопнул глазами:
— Это в августе было или, может, в июле, ну, летом еще, я скот пас, отару… А утром, раненько, к морю спустился — обмыться. Смотрю — женщина! Страшная… И это… нагая!
— Но, но! — удивился молодой человек. — А ну-ка, давай поясни, что значит страшная и нагая?
— Ну, худая очень, вот, верно, как я!
— Не ври ты, черт! — Старшой живенько залепил своему протеже звонкую оплеуху. — Таких худых, как ты, не бывает! Кому сказал — говори чистую правду.
— Так я и… — Заиз боязливо всхлипнул. — Я и говорю. Чистую правду…
— Значит, тощая?
— Ну, может, господин, и не совсем худая, но и не такая, как все деревенские женщины. Наши-то пухленькие, красивые… а эта…
— Так, понял тебя. — Александр усмехнулся: у разных народов в разные эпохи представления о женской красоте сильно отличались. — Дальше говори.
— Ну вот, нагая… одна узенькая голубая полоска на бедрах… и это… — Парнишка сглотнул слюну и шмыгнул носом. — Грудь голая.
Узенькая голубая полоска… Саша вспомнил любимый Катин купальник. И голая грудь… Ну да — верхнюю часть бикини, вероятней всего, сорвало волнами.
— А лицо? Лица ее ты не помнишь?
— Не, господин, далековато было. Вот мальчишка с ней маленький был — это помню.
— А лодка?
— А лодку наши позже нашли, да и то разбитую. Желтенькую такую.
— Цвет волос ты тоже не разглядел? Или, может, татуировки?
— Волосы вроде темные… Больше ничего не видел, так ведь и недолго я на них смотрел — они к своим побежали!
— К своим? — Молодой человек с удивлением вскинул брови. — Это как понимать — к своим? Откуда ты это знаешь?
— Да видно было… Корабль в бухте был, и с него лодка… или — к нему, с берега плыли… не помню точно. Так с нее женщину эту заметили… или она первая помахала. Грудь так прикрыла, ребенка за руку взяла… А ее с лодки окликнули. И она радостно так отозвалась, побежала навстречу.
— Та-ак… дальше что?
— А ничего, господин. В лодку села, да к кораблю они и поплыли. Во! На плечи ей что-то накинули… ну, те, кто в лодке…
Александр шумно вздохнул:
— Поня-а-атно… То есть ничего не понятно. И с чего она к лодке побежала? Гм… А что за корабль был? Большой?
— Да не особенно. — Заиз пожал плечами.
— А как выглядел?
— Да я не могу рассказать… Нарисовать если только.
— Нарисовать?
— Ну, вон, на песке… Рисовать? — Парнишка почему-то посмотрел не на своего собеседника, а на старшого.
— Рисуй, — махнул рукой тот. — Только быстрее, некогда нам тут с тобой.
— А я сейчас, сейчас… пойдемте.
Они спустились на пляж, к морю, Заиз встал на коленки, подобрал раковину…
Надо сказать, рисовал он довольно умело — этакий местный самородок, неожиданный в здешних местах. Оп — провел линию — борта, а вот мачты… паруса… Черт побери! Саша глазам своим не поверил, хотя, признаться, в глубине души что-то примерно такое и ожидал. Еще бы! Парнишка-то изобразил на песке типичную гафельную шхуну. Во всех подробностях такелажа.
Глава 19
Осень — зима 483 года
Карфаген (Колония Юлия)
Пастырь
…Ваш соратник —
не простолюдин…
…Кровь благородная
видна по выправке!
Девушки вовсе не казались испуганными — смуглые лица их большей частью не выражали вообще никаких эмоций. Просто усталость, просто потухшие глаза, устремленный в землю взгляд.
— А ну-ка, подними голову, дура! — каркающим голосом произнес низенький, противного вида старик с плешью почти во всю голову.
Огромную, отороченную мехом шапку он снял и крепко держал в руках — видать, прятал в ней золотые монеты, опасаясь, что здесь, в рыночной толчее, ушлые воришки живо срежут с пояса кошель. Да и то сказать — кто же в кошельке деньги носит? Особенно в таких местах? Так, если только всякую мелочь.
— Хозяин! Эй, хозяин! — Старик громко позвал высоченного бородача в длинном плаще, который, однако, на его фигуре смотрелся куцым. — Хозяин! Эй, уважаемый?
— Что тебе, любезнейший господин?
— Пусть эта рабыня поднимет голову… Да-да, вот эта! Ишь, упирается, словно лошадь. Она что у тебя, непослушная?
— Да что ты такое говоришь, уважаемый?! Это же сама покорность. Смотри, какие у нее ласковые глаза… Как у стельной телки! А грудь? Грудь какая! — Продавец без всякого смущения рванул на девчонке рубище, обнажив грудь и спину. — Потрогай… Ну как?
— Гхм, гхм, — покашлял старик. — Не очень-то она и упруга.
— Ха, не упруга? Очень даже упруга, вот, смотри! — Работорговец принялся мять соски невольницы с такой силой, что бедняжка даже застонала и попыталась отстраниться, однако куда там! Торговец делал все, чтобы подороже и поскорее продать свой товар. — Ну как тебе? Глянь, какая стройная! Вот… — Быстрым жестом купец сорвал с девушки последние остатки одежды, похлопал несчастную по бедрам и ягодицам. — Красота!
— Какая-то она сутулая… и худая, — проведя пальцем по позвоночнику невольницы, недовольно произнес плешивый. — Вон, ребра торчат! Это ж ее только откормить во сколько денег встанет!
— Да, девка худа, спору нет, — поддержал старика один из подошедших поближе зевак-покупателей, кривоногий тип в грязно-белом бурнусе. — Худа и уродлива.
— Уродлива? Худа? — взвился торговец, оскорбленный в лучших чувствах. — Да что бы вы понимали в женской красоте! Посмотрите, бедра какие стройные! А кожа? Светлая, словно молоко верблюдицы!
— Вот-вот, я и говорю — бледная как смерть! Ты, верно, ее совсем не кормил, любезнейший? И интересно, много ли хочешь взять за такую тощую уродину?
— Пятьдесят солидов, — пожевал губами торговец.
— Пятьдесят солидов? — ахнули разом оба, плешивый и кривоногий. — Да столько стоит хороший кузнец!
— Так ведь и эта невольница тоже знает хорошее ремесло — она пряха!
