длинным рукам с тонкими, женскими пальцами — брата Веро, Ги. Робко подойдя к ним сзади и привстав на цыпочки, Веро обняла обоих за плечи и повела знакомиться с нами.
Марк был вопиюще красив; в светло-коричневом джемпере и джинсах, с пирсингом в левом ухе, он больше походил на прогрессивного преподавателя английского, чем на провинциального стряпчего. Лицо обветренное, с сильным загаром, у глаз и на лбу глубоко исчерчено морщинами. Выглядел он старше, чем я предполагал, густые темные волосы подернуты сединой, щетина пестрила черным и белым. Двигался он с ленивой легкостью пантеры или профессионального спортсмена. Под обтягивающими джинсами перекатывались мышцы. В нем ощущалось что-то пренебрежительное, говорившее, что он знает обо мне все, нисколько меня не боится и немножко жалеет. Над левой щекой виднелся тонкий белый шрам. Брат Веро рядом с ним выглядел неуклюжим и неуверенным в себе. Я поднялся и, пожимая Марку руку, посмотрел в его голубые глаза, быстрые, как рыба в заводи, и казавшиеся особенно пронзительными на фоне темного лица. Генри не двинулся с места и, оставшись на стульчике, вперялся в Марка, покуда я не помог ему подняться. Забыв то немногое, что знал на французском, мой друг буркнул что-то невнятное и поздоровался за руку с обоими.
— Я требую, чтобы все говорили сегодня на английском, — объявил отец Веро, откупорил бутылку шампанского, привезенную нами, и направил струю в выставленные женой бокалы.
Веро принесла вторую бутылку, и мы все, собравшись в кружок, пили тепловатое вино. Генри принялся наигрывать что-то одним пальцем на пианино. Уже темнело, и мать Веро отчего-то начала нервничать. Марк держался чуть в стороне и, не забывая подливать в бокал, время от времени обращался на французском к Ги. Генри со скорбным выражением лица обсуждал политику с отцом Веро, но тут вдруг сама Веро вскочила, схватила меня за руку и повела наверх. Генри с явным облегчением последовал за нами.
Нам отвели комнату для гостей — тесную, душную, с двумя односпальными кроватями, застеленными розовыми покрывалами. Веро улыбнулась нам и ушла. Я повесил костюм в узкий шкафчик, заполненный кружевными платьями и тяжелыми зимними пальто. С собой каждый из нас захватил костюм-визитку, решив позабавить всех старомодной элегантностью. Судя по тому, как Генри бросил свой на кровать и швырнул в ящик коробочку с запонками, он был не в настроении развлекать кого бы то ни было.
У дома кто-то посигналил, и снизу долетел голос Ги:
— Генри, Чарли! Это за нами, спускайтесь. Поедем на мальчовник. (Я услышал, как Веро поправила его.) Да, мальчишник. Вы готовы?
Я вопросительно взглянул на Генри — тот скисал на глазах. Мы спустились по лестнице и вышли на дорожку, в прохладные сумерки, к потрепанному белому микроавтобусу с запотевшими окнами и открытой дверцей. Я шагнул в салон, где уже сидели Марк и Ги. Еще один парень устроился сзади с сигаретой. Марк напялил ковбойскую шляпу. Прежде чем представить нас, он ухмыльнулся и сделал пару глотков из бутылки с красным вином. Красные капли застряли в щетине на подбородке.
— Фред, это Чарли и Генри. Бывшие любовнички Веро. Приехали проводить ее в последний путь. Наша задача — помочь им все забыть. Поэтому говорим сегодня на английском, пока не напьемся так, что все забудем и заговорим на французском о том, что забыли.
Скатившись с холма, мы взяли курс на Онфлер. Марк перебрался назад, к Фреду, я растянулся на трех свободных сиденьях посередине микроавтобуса, а Генри сел впереди, с Ги, который тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Из валявшегося под ногами пакета он достал три бутылки пива и открыл их перочинным ножом:
— Мы ведь тоже можем себе позволить, да? Такова традиция подобных экспедиций, верно?
Ги презрительно взглянул на Марка и Фреда, которые уже свернули косячок и вовсю дымили в окно. Фред был в черном костюме и белой футболке, высокий, скуластый европейский аристократ. Держа в руке бутылку «Сент-Эстеф», Марк быстро опустошал ее крупными глотками и только качал головой в ответ на просьбы приятеля.
Фред, приподнявшись, попытался достать бутылку, Марк уклонился, и тут я выхватил вино у него из руки. Он сердито обернулся:
— А тебе, блядь, кто разрешил?
Я отпил примерно четверть содержимого, после чего передан бутылку Ги, который, сделав глоток, протянул ее Генри. Тот закончил дело и, опустив стекло, швырнул бутылку в придорожную канаву. Я посмотрел на Марка:
— Ты, Марк, начал раньше и выпил больше, теперь мы на равных. Оторвемся сегодня. Я намерен упиться так, чтобы утром нас откачивали.
Фред одобрительно хмыкнул, а Марк с недовольной миной откинулся на спинку сиденья. Ги прошептал что-то Генри, и оба рассмеялись. Я перебрался к Фреду. Оказалось, он банкир и работает в Париже, в «Сосьете женераль». Узнав, что я работаю в «Силверберче», Фред немедленно проникся ко мне уважением и вручил свою визитку. Я обещал связаться с ним по мейлу. Остаток пути мы обсуждали положение и перспективы рынков. Марк сначала слушал, откровенно скучая и картинно закатывая глаза, а потом отвернулся. Фред рассказал о рекордном падении индексов, отмеченном утром на парижской бирже, и последовавшем за этим смятении на Уолл-стрит, когда открылись американские рынки. Хуже пятницы никто не упомнит. Обвал вызвал панику, под прикрытием которой Фред и улизнул из офиса. Проверить «блэкберри» мне не хватило духа, и в результате телефон так и остался в кармашке на дверце машины. Я боялся увидеть пугающие цифры, боялся читать мрачные истории, предвещающие неизбежную бурю. Я вытряхнул сигарету из купленной на заправке пачки «Голуаз», затянулся, выдохнул, и дым тут же унесло в окно.
— Слушай, Фред, а откуда ты знаешь Марка? Разве он из Парижа?
Марк, похоже, уснул; в уголке рта еще дымилась сигарета.
— Нет. Я знаю его по Нью-Йорку. Марк был специалистом по корпоративному праву. Мы с ним провернули немало крупных сделок. Он прилично заработал и отошел на год от дел. Ездил по миру, трахал баб, прыгал с моста на тарзанке, кололся, баловался парашютизмом. А потом вернулся сюда, где вырос. Ему тридцать два. На пять лет меня старше. Из всех французов в Нью-Йорке Марк был самый безбашенный. Ни одной тусовки не пропускал, квартира в Трибеке, каждое лето снимал дом в Хэмптоне. А уж какие там вечеринки устраивал! — Фред покачал головой и присвистнул. Акцент у него был необычный: смесь нью- йоркской протяжности с резкими, на английский манер, тонами образованного француза. — Никто так и не понял, почему Марк вернулся сюда. Говорит, его всегда тянуло к Вероник. Она ему нравилась еще с тех пор, когда они совсем молодые были. Есть в этом что-то нездоровое. Он лет на семь ее, что ли, старше? Надеюсь, она скучать ему не даст. Не представляю, чем здесь можно зимой заниматься. Моя семья живет в Осере, так я приезжаю туда только на похороны и Рождество. Да и то стараюсь уехать поскорее. Хорошо, что хотя бы до Парижа недалеко.
Мы тащились через пригороды Онфлера, мимо уродливых домишек и деревьев, согнутых приходящим с моря ветром. Когда добрались наконец до центра города, уже стемнело, и вокруг вдруг стало тихо и красиво. Идеально квадратную пристань окружали высокие дома с закрытыми ставнями, рестораны с навесами над набережной, каменная арка, защищающая вход в бухту, где стояли самые обычные, непритязательные рыбацкие суденышки, совсем не похожие на те яхты с позолоченными перилами, что покачиваются у набережных Каннов и Сан-Тропе. На одной из лодок я увидел, как мужчина, открывавший бутылку сидра на глазах у трех детишек, позволил старшему слизнуть серебристую пену с горлышка. Мать готовила что-то у крохотной плиты, и вся семья выглядела счастливой, деля этот приватный миг с форумом бухты.
Нас ждал столик в лучшем городском ресторане, расположенном на дальней стороне залива. Мы шли по древним камням набережной, заглядывая в бары, антикварные магазинчики и галереи. Все здесь дышало состоятельностью, по тротуарам прогуливались пожилые парочки, дамы под ручку с кавалерами. Я шел впереди с Ги и Генри. Вдалеке виднелся огромный мост, переброшенный через устье Сены; огни, мигавшие с вершин бетонных башен, предупреждали пролетающие самолеты.
Марк вдруг спрыгнул с набережной и пробежал по деревянному причалу, сиганул на какую-то лодку, перелетел с нее на другой причал и, оказавшись на противоположной стороне бухты, помахал нам рукой.
