Последовавший его примеру Фред поскользнулся и едва не упал перед последним прыжком. На наших глазах оба растворились в ярком свете входа в ресторан. Я обнял за плечи Генри, похлопал по спине Ги, и мы продолжили путь по набережной — мимо засобиравшихся уличных актеров, мимо девушки, державшей в руке зеркальце и стиравшей с лица черную и белую краску, из-под которой проступала нежная бледная кожа.
Ресторан гудел. Марк и Фред уже сидели за угловым столиком, откуда открывался вид на лодки. С моего места был виден громадный мост, и я попытался представить, как проезжаю по нему в грозу вроде сегодняшней, — почувствовать, каково быть в сердце урагана. Ничего не видеть, потерять контакт с землей, со всем миром — эта мысль показалась мне вдруг соблазнительной. Подошедший официант эффектно явил нам меню. Генри потребовал карту вин и для начала заказал для всех кальвадос — к явному неодобрению сомелье — и три бутылки «Пуйи-Фюме», которые лежали в ведерке со льдом, ожидая своей очереди, пока мы поглощали устриц и мидий, запивая их бренди.
В глазах у Генри появилось некоторое буйство. Большую часть вечера он общался исключительно с Ги, обсуждая недавние выборы во Франции, систему социального страхования и качество морепродуктов, поступавших на наш стол непрерывным потоком: креветки и лангусты, крабы и лобстеры, трубачи и береговые улитки, которых мы сначала добывали из раковины с помощью особых иголок, потом обмакивали в каперсовое масло, резали на кусочки и ели руками. Вода с дольками лимона в чашах для ополаскивания пальцев скоро сделалась бурой, в ней плавали лапки креветок и блестящие кляксы растопленного масла.
Выпив все три бутылки белого, мы перешли к сидру — сладкий осенний напиток подали в огромных металлических кружках. Жажда накладывалась на усталость, и в какой-то момент я обнаружил, что пьянею с неприятной быстротой. Принесли еще кальвадоса. Я поднялся и, пошатываясь, направился в туалет. Кабинки там были снабжены вращающимися дверцами высотой в три четверти, как в салуне. Пустив в писсуар тугую горячую струю, я прижался лбом к прохладным плиткам и на мгновение уснул. Из забытья меня вывело глухое покашливание за спиной. Я выбрался из кабинки, плеснул в лицо холодной водой и вернулся в ресторан.
На столе, сметая на пол чаши и приборы, сопя и осыпая друг друга проклятиями, боролись Марк и Фред. Рядом, держа в руках стул, словно защищаясь от бешеного пса, замер Ги. И только Генри сохранял полное спокойствие; он лишь отодвинул тарелку, когда пыхтящие борцы подкатились слишком близко. Собравшиеся вокруг официанты заламывали руки и кричали. Прочие посетители, семьи и парочки, еще секунду назад мирно беседовавшие, наблюдали за происходящим с тем любопытством, которое почему-то всегда возбуждает в людях скандал. Первым опомнился сомелье. Озаренный вдохновением, он схватил ведерко со льдом и вытряхнул содержимое на сцепившихся, и те встали, ошалело озираясь. Я достал из бумажника несколько банкнот и, размахивая ими, направился к управляющему. Он выхватил у меня деньги и решительно указал на дверь:
Марк угрожающе замахнулся щипцами для лобстеров с явным намерением напасть на сомелье, но Фред схватил его за руку и потащил к выходу. Ги, красный от смущения и стыда, сунул управляющему еще несколько бумажек. За столом остался лишь Генри, невозмутимый, с салфеткой под подбородком.
— Что, и мне тоже уходить? — Он мило улыбнулся мне, приложился к бутылке и отправил в рот большую зеленую мидию. — Я же вел себя безупречно.
Я помог ему надеть пиджак. Генри опустил в карман самую полную из оставшихся бутылок, раскланялся перед зрителями и лишь потом позволил мне вывести его на улицу. Ночь встретила нас свежим и резким, после теплого ресторана, бризом. Марк и Фред продолжали схватку, теперь уже шуточную, у стены бухты, толкаясь, боксируя и оглашая диким хохотом молчаливый залив. Ги подошел к нам, лицо у него вытянулось от почти клоунского отчаяния.
— Они вели себя ужасно. Схватились из-за пустяка — кто съел последнего лангуста. Можно же было заказать еще. Хотя зачем, мы же столько их съели. Какой стыд. Это любимый папин ресторан, а нас уже никогда сюда не пустят. Никогда. Должен сказать, вы оба вели себя прилично. Спасибо вам, что помогли уладить все по-тихому.
Я посмотрел на брата Веро — этого чудака в толстенных очках, с озабоченно нахмуренным лбом и скошенным, слабовольным подбородком — и улыбнулся. Всей душой преданный работе, искренний, добрый, он совершенно не вписывался в компанию Марка и Фреда — ушлых, залихватских. Я решил про себя, что сделаю все, чтобы не испортить Ги этот вечер, и порадовался тому, что у них с Генри получилось разговориться.
Холодало. Мы переходили от бара к бару, пили «Гиннесс» и кальвадос, которые смешивались в ужасную серую пену в крохотных стаканчиках, наполнявшихся быстрее, чем мы успевали их опустошать. Из одних баров нас выгоняли, в другие просто не пускали, поскольку весть о нашем буйном поведении распространилась по всему побережью. В одном эльзасском ресторане Фред стянул украшавшие стену оленьи рога, и хозяин заведения гнался за нами по улице, пока Генри не откупился очередной пригоршней евро. Марк приставил рога к голове и, удерживая их мощными пальцами, вознамерился атаковать Генри, который сначала изображал из себя матадора, а потом попытался поставить противнику ножку. В результате они схватились не на шутку и завозились, пыхтя, обмениваясь тумаками и выжимая из себя сдавленные смешки. Фред разнял их, и мы завалились в какой-то бар, где пили мятный ликер, «Бейлис», «Адвокат» и все прочее, вонючее и гадкое, что нам подавали. Вечер распался на эпизоды, мгновения ясности, разрозненные образы, собрать которые вместе предстояло либо позднее, либо никогда.
Помню, как Ги занесло вдруг на середину дороги и машины неслись по обе стороны от него, сигналя и слепя его фарами. Он стоял, испуганный, а потом согнулся и исторг поток рвоты, ударившей в асфальт с тяжелым, глухим плюхом. Потом Марк и Фред устроили забег наперегонки по стоявшим вдоль причала лодкам, тревожа спавших рыбаков и только чудом не падая в темную воду. В конце концов Фред все же провалился в застекленный люк; выскочивший на палубу хозяин долго посылал проклятия в адрес исчезавших в темноте фигур, тыча им вслед лучом фонарика, который прыгал по бухте, как какое-то ночное насекомое. На берег Фред вышел, сильно хромая. Он подтянул штанину, и мы увидели стекавшую по ноге кровь. Я вытер ее своим носовым платком и вытащил из глубокой темно-красной раны осколок стекла.
К месту происшествия прибыла полиция в дребезжащем допотопном фургончике. Голубой свет мигалки побежал по крышам высоких, узких домов, заботливо окруживших бухту. Жандармы, щурясь, выискивали нас во мраке. Мы разделились и побежали по тесным, коротким улочкам. Со мной бежал Марк, и через какое-то время я почувствовал себя участником состязания; ноги мелькали над асфальтом, нас орошало соленой водяной пылью, летевшей от волнореза.
Город остался позади. Слева начинался крутой подъем, справа открылось море. Я повернул голову — Марк бежал рядом, легко, умело работая руками, широким, уверенным шагом. На ногах у него были кроссовки, а у меня на одном ботинке подметка уже готова была отвалиться. И все же проигрывать я не собирался, хотя и знал, что преимущество на стороне Марка: он определял дистанцию и знал, где все кончится. Вот почему я не мог рассчитать силы, не мог приберечь их к финишному ускорению. Оставалось только одно — оторваться по максимуму. Вдруг Марк, потеряв меня из виду и не обнаружив за следующим поворотом, просто сдастся и вернется в город.
Я прибавил. Отклеившаяся подошва хлопала по асфальту. Я бежал на носках, чувствуя ритмичный пульс сердца и шум адреналина в крови, выставив грудь и отталкивая воздух руками. Первую сотню ярдов Марк пытался держаться, но потом начал отставать. Тем не менее, оглядываясь, я каждый раз видел его далеко за спиной — с опущенной головой, едва переставляя ноги и опустив руки, он все же не сдавался. За очередным поворотом мне вдруг ударил в лицо свежий ветер. Тучи расступились, и по макушкам невысоких волн скользнул лунный свет. Тут у меня открылось второе дыхание, и я, радостно возопив, поднажал.
Долгий и плавный изгиб дороги закончился, впереди был длинный прямой участок, уходивший к гористому мысу. Скалистая стена слева резко свернула вниз, и теперь море лежало по обе стороны от меня. Ветер бил в грудь, кружил, словно заблудился. Волны пенились и перехлестывали через узкую полоску суши, и я вдруг увидел впереди мост, его гладкое подбрюшье, тросы и одиноко громыхавший грузовик. Я добежал до конца мыса, остановился и посмотрел на Марка, который уже не бежал, а просто плелся, согнувшись, опустив плечи, вскидывая время от времени руку и будто отгоняя встречный ветер. За широкой
