мировоззрение которых в процессе их становления как личностей постоянно мимикрировало от 'легального' марксизма к христианскому идеализму. Обоим философам присущ поиск нравственного идеала в устройстве общества, отказ от материалистического понимания истории.
В работе 'Христианство и социализм' Булгаков пишет, что 'христианский путь к хозяйственной свободе ведет не через хозяйство, а как бы поверх его через преобразование человеческой природы, ибо не хлебом единым живет человек, но и всяким словом божьим…'
Человек живет, по мысли Булгакова, в хозяйственном плену. Каждый верующий христианин в меру своей веры должен охранять свою духовную свободу от хозяйства, не признавать хозяйственную стихию, определяющую человеческую жизнь и свободу. Никакие хозяйственные реформы не дадут человеку внутреннюю свободу от хозяйства, только сам человек своей религиозностью. Самое богатое развитие производительных сил, экономический расцвет может сопровождаться таким порабощением человека, таким духовным его закабалением, какое не наблюдается и при крайней бедности. Изначальное христианское изречение 'Кто не трудится, да не ест' приобрело в устах марксистов совсем другое содержание, глубоко чуждое христианству, оно возникает не из понимания труда как религиозного послушания, наложенного на людей как средство воспитания, но из человеческого самоутверждения, которое мнит труд всесильным. Современный социализм Булгаков связывает с возрождением древнеиудейских мессианских учений, а Карл Маркс и Лассаль — апокалиптики новейшего покроя.
Борьба классов, по Марксу, — это то же, что борьба видов за выживание по Дарвину. Она присуща прошлому и нынешнему состоянию общества и не может вдруг прекратиться в будущем, как трактует марксизм, это может быть только чудом, а чудо при материалистическом понимании истории не может быть, но допускалось древними иудейскими апокалиптиками. Булгаков не верит, что 'государство будущего' будет построено на экономическом базисе — на 'мертвых силах хозяйства'. Социализм противоречив. 'Он переполнен убеждениями, что прогресс совершается социологически закономерно, причем, конечно, законы эти имеют силу и над отдельными личностями… В то же время практически всякое движение в истории совершается через личности, ибо только личности принадлежит действительность'. Здесь Булгаков видит противоречие социализма. ‘‘Согласно учению социализма, обществом правит железная необходимость, и она руководит и человеческими желаниями, и поступками. Напротив, согласно практической морали социализма, личность своим усилием должна стремиться к тому, чтобы прервать эту цепь силой своей личной мощи, своей свободы'. Булгаков этим самым подчеркивает ошибочность основной посылки марксизма — материалистического понимания истории. Каждому сознательному действию человека предшествует мысль, идея, возникшая в сознании, о необходимости этого действия. Исходя только из этого простого факта, следует признать, что идея является первопричиной бытия. Маркс фетишизировал производство и производственные отношения как основу развития общества. Продукт человеческого сознания — материальное производство — он поставил впереди сознания, человеческой мысли.
Булгаков признает правду социализма как отрицание неправды капитализма. 'Никогда еще в истории не проповедовалось и не проводилось в жизнь такое безбожное, беспринципное служение золотому тельцу, низкая похоть и корысть, как ныне… Но социализм верит вместе с капитализмом, что человеческое общество построится только на экономическом интересе, известным образом регулированном, и что иных сил не существует. Социализм разделяет с капитализмом его неверие в духовную природу человека… Для социализма общественное преобразование исчерпывается внешней, прежде всего экономической, реформой, и он без всякого внимания проходит мимо того, что совершается в человеческом сердце'.
Он признает прогрессивную роль социализма в развитии общества. 'Христианству не только нет никаких причин бояться социализма, но есть полное основание принимать его в качестве благодетельной общественной реформы, направленной к борьбе с общественным злом, насколько эти меры не сопровождаются грубым насилием и сообразны со здравым смыслом'. Но в то же время Булгаков не видит в социализме тот радикал, который должен сделать людей счастливыми. Он пишет, что 'перед лицом порчи и зла, коренящегося в человеческой природе, а через нее сообщающегося и всему миру, социализм есть только паллиатив, он не затрагивает конечных причин человеческих страданий', и дальше: 'По своему паллиативному характеру социализм не имеет значения радикальной жизненной реформы, он есть благотворительность, одна из ее форм, указываемых современной жизнью, — и только всего'.
Булгаков отмечает, что марксисты излишне сильно верят во всесилие экономической среды над человеком и с излишним оптимизмом допускают, что с изменением ее изменится и человеческая природа. 'Человек вовсе не есть такая кукла или механизм, заводимый хозяйственной средой'.
Булгаков считает, что христианство глубже видит историю, как выявление и углубление добрых и злых начал, их трагическое единоборство, которое становится все напряженнее, и перед концом мира, в итоге истории достигает наибольшей остроты. И социализм в этой истории лишь отдельный эпизод, последняя решительная попытка человечества устроиться без Бога. Но задачу социализма как продолжение гуманизма избавить человечество от страданий Булгаков считает столь же невыполнимой, как и неверной, как постановочной, 'ибо не для счастья рожден человек и не к счастью должен стремиться, но к духовному росту, который совершается лишь ценой борьбы, страданий, испытаний'.
НА. Бердяев в письме четырнадцатом 'О Царстве Божьем' дает основы христианского понимания истории, он пишет: 'Сама история, по сокровенному своему смыслу, есть лишь движение к Царству Божьему… Царство Божье — цель истории, конец истории, выход за пределы истории'. Поэтому искать царство Божье в земной исторической действительности — обман и иллюзия. Отсюда все цели и истории человечества относительны по сравнению с этой абсолютной целью, все цели превращаются лишь в средство. Царство Божье есть абсолютное духовное царство, и оно не может быть явлением в материальном мире. Абсолютная жизнь есть переход в иной план, в иное измерение бытия. В наш физический мир могут входить силы высших миров, также из нашего мира возможен выход в иные миры. Эти прорывы нарушают все рационалистические учения об историческом процессе. В мировом историческом процессе действуют не только силы физического мира (люди с желаниями и способностями), но и силы таинственные и мистические, не поддающиеся никакому учету, светлые и темные силы. Наш земной план существования, по мысли Бердяева, — это относительная проекция абсолютной жизни, и только в этой проекции нашей жизни вовне представляемся мы безраздельно принадлежащими царству относительного — то, что мы принимаем за нашу полнокровную жизнь на земле. 'Отношения двух миров в человеке и человечестве, — говорит Бердяев, — есть тайна Христа, тайна его явления в этом мире. Наш плоскостной мир не может вместить абсолютный мир Христа; для того, чтобы это сделать, он должен преобразиться. Поэтому искания царства Христова на нашем физическом плане — это один из миражей религиозного сознания, это явление юдаистического духа внутри христианства'.
В связи с этим, очевидно, можно согласиться с Бердяевым, что на нашем физическом плане мы не можем построить абсолютно счастливую жизнь для людей. Но мы, люди, можем построить такую жизнь, которая будет значительно справедливее по отношению к каждому человеку, чем существующая. Люди на земле в состоянии создать условия для свободы каждого человека, в том числе и свободы распоряжения своей собственностью в производстве и относительного равенства для детства и юношества. И здесь следует руководствоваться не благими намерениями, а прежде всего рациональностью использования имеющихся у человечества ресурсов для более ускоренного развития самого человека, цели истории и жизни человечества. Потенциальные возможности каждого ребенка, будущего производительного деятеля общества, должны быть раскрыты с возможно большей эффективностью. Это придаст новый невиданный импульс в развитии человечества, не только в техническом, но и в этическом плане.
Но прав Бердяев, люди не в состоянии создать на земле рай, и только потому, что мы не знаем всех аргументов, воздействующих на нашу жизнь, вернее, на плоскостное отображение жизни, в котором тем не менее человек воспринимает себя полнокровно живущим. Переход из плана исторического в план апокалиптический — это не завершающий период в истории человечества, это и не процесс, принадлежащий исключительно существующему потустороннему миру. Это будет новое состояние абсолютной жизни, в котором пространственно — временные координаты будут иные, чем сейчас существующие.
Он подчеркивает, что абсолютная социальная цель немыслима, так как она религиозна, а не социальна, а все внешнее, социальное имеет в себе материальную относительность. Против социальных утопий (а здесь Бердяев имеет в виду и научный социализм), выдающих себя за царство Божье, необходимо утвердить пессимизм и аскетическую суровость, потому что малые апокалипсисы Евангелия и
