То ли усмехаясь, то ли шепотком ругаясь, на несколько секунд остановившись, я застёгивался.
— Ты чего там? Иди так, никто не видит! — торопила она меня, втаптывая в асфальт не прижившийся блёклый снежок и зачем-то прикасаясь к своим заалевшим щекам кулачками. Один кулачок мёрз голый, а второй грелся в варежке. Она ходила в варежках — как же от этого было не тронуться рассудком.
— Ты что в варежках? — спросил я.
— Не знаю, куда-то перчатки засунула, — засмеялась она.
Спустя десять минут быстрого хода я подозрительно интересовался:
— Это что?
— Ты слепой? — отвечала она. — Гараж.
Никак не могла справиться с ключами, подзывала меня на помощь:
— Иди, что стоишь! Попробуй открыть!
— А чей это гараж? — спрашивал я, пытаясь хотя бы вытащить ключ, чтоб вставить его заново и по- нормальному, а не наискось.
Она разглядывала на слабом свету от далёкого фонаря свой надломанный ноготь и не отвечала.
Мне удавалось извлечь ключ.
Я осматривался. Рядом, набычившись, стояло ещё несколько гаражей. Все на замках, кроме одного, — там громко играла музыка, а из приоткрытой двери на снежок, смазанный свежими следами шин, косо падал свет.
— Ну? — ещё раз спрашивала она.
Наконец, получилось.
Мы заходили в гараж. Там стояла чёрная скуластая машина.
— Залезай скорей внутрь! — приказывала она, одновременно пытаясь разобраться с брелком сигнализации. Я дёргал дверь, машина резко взвывала — к счастью, это продолжалось недолго, только секунду, — она случайно нажимала нужную кнопку, сигналка вырубалась на полувскрике, но мы успевали ужасно напугаться — и от страха принимались хохотать, сначала сдавленно, а потом, забравшись на задние сиденья, уже громко. Хохотали, и тут же начинали целоваться, опять эта моя молния ерзала туда-сюда… и я всю анатомию её джинсов знал наизусть, до сих пор знаю. Вот сейчас закрою глаза и проделаю всё то же самое: правой рукой, двумя пальцами, указательным и безымянным подхватывается ремень и тянется на себя, чтоб его чёрный ароматный язык выбрался наружу… потом перехватываешь этот язык в ладонь и тянешь в обратную сторону: щёлк — и ремень уже просто свисает, ничего не охраняя… дальше удобнее всего сразу двумя руками найти верхнюю пуговицу на джинсах и расстегнуть… почему-то её молнию, в отличие от моей, столь же просто вскрыть не удаётся. Надо, чтоб она сама помогла — чуть подалась спиной назад: очень тугие джинсы.
…очень тугие, тугие, тугие дж-ж-ж-жинсы…
Тут она, взвизгнув, выясняет, что кожаные сиденья в машине ужасно холодные.
Поспешно, словно зверёк, она взбирается ко мне на колени и, чуть подсуетясь рукою, говорит:
— Вот… так. Грей меня скорее.
— Это что, ваша машина? — спрашивал я, трогая пальцем мягкий потолок авто.
— Наша, наша, — отвечала она весёлым шёпотом, поскорее натягивая джинсы прямо на голое, так сказать, тело.
— Муж на ней ездит? — интересуюсь я, с некоторым опасением произнося слово «муж».
— Муж, — отвечает она просто. — У меня прав нет, — и тут же без перехода: — Холодища такая. Тут ведь отопление есть в гараже. Найди?
— Ты спишь с ним? — спрашиваю я, не двигаясь с места, и всё что-то рисую пальцем на потолке.
— Конечно, сплю. Он же мой муж, — отвечает она чуть удивлённо, но всё так же весело.
— И что… получаешь удовольствие? — не унимаюсь я.
— Конечно, — она отвечает искренне и, кажется, на время забывает о холоде. — Глаза только надо закрыть. Как будто его нет. А вообще спать можно с кем угодно. Даже с ним. Разговаривать вот только потом невозможно совершенно.
— Почему?
— Как почему? Он же не умеет.
Я всё ещё рисовал на потолке, а она выскочила из машины, но не так царственно, как делают дамы из кинофильмов, — нога, ещё нога, рука… — а ловко и быстро, словно ласка.
Она передвигалась в гараже, различая предметы в темноте, нашла то, что искала, щёлкнула включателем, и заработал уютный, как бы попыхивающий сигарой, обогреватель. Она тут же демонстративно прислонилась к нему задком и, одновременно, упёрлась ладонями.
Я открыл дверь машины и выглянул наружу.
— Мужики только врут, что они ревнивые, — сообщила она мне шёпотом.
Лица её не было видно, только две ладони на обогревателе, на правой руке был надломлен и обкусан крашенный ноготь — последствия неумелого использования ключа от гаража. В общем, я видел руки и, собственно говоря, даже не бёдра, а спрятанный в джинсы пах — она сидела на обогревателе, чуть расставив ножки, и всполохов тёплого света хватало ровно на то, чтобы бликовать на замочке молнии.
— Я недавно еду в вагоне электрички — были на даче у друзей, — рассказывает она. — Утром разругалась со своим, бросила в него вазой, чуть не убила… Самое смешное, мы за пять минут с ним до этого… имели дело. Там, слава богу, все друзья дрыхли, как мёртвые — так что меня никто не останавливал, когда я убегала. Уселась в электричку — холодища. Двери открываются — и мороза полный вагон. Я на каблуках, в юбке, в колготках. Туда ж на такси добирались, а обратно вот так пришлось. Из меня течёт — у них там воды на даче не было толком, не помылась даже. И ноги стынут, и то, что натекло между ног, — леденеет. Я сижу, смеюсь, мне и плохо, и щекотно. Рядом сидели небритые работяги, целый вагон — и все смотрели на меня. Если б я сказала им, что у меня такое происходит, — полезли бы туда не руками даже, а лицами, — все бы там щетиной расчесали.
— При чём тут ревность? — говорю я.
— А что такое ревность? — спрашивает она.
Я неотрывно смотрю на бликующий её замочек и только иногда, мельком, на обломанный ноготь.
— Что-то другое, — с трудом произношу я.
— Тогда любое человеческое качество у мужчины и то же самое качество у женщины должно иметь разные наименования. Нет никаких оснований называть мужскую ревность и ревность женскую — одним словом. Глупость, подлость, трусость и, ну, не знаю, предательство — всё это должны быть разные понятия, если речь идёт о людях с разными половыми признаками. Понимаешь?
— Нет.
— Это просто. То, что для женщины нормально, — мужчину за это надо убивать.
— А наоборот бывает?
Она задумалась.
— Нет, — ответила твёрдо. — Мужчину надо убивать за всё.
Я ещё не нашёлся с ответом, да и не уверен, что искал его, как она скомандовала:
— Тихо!
Я услышал, как хрустит гравий, — кто-то шёл.
«Сейчас тебя убьют, — сказал я себе. — И за дело».
— Толя! — позвал кто-то с улицы. — Как ты?
«Сосед, — догадался я. — Из того гаража, где играла музыка».
Она стремительно вырвала откуда-то из-под меня свой плащ или пальто и тут же прикрыла заднюю дверь машины.
— Это не Толя! — ответила она спокойно. — Это его жена.
— Ты чего здесь, цыганочка?
До тех пор, пока лицо соседа не появилось в проёме дверей, она успела натянуть своё пальто… кажется, всё-таки пальто.
