— Да вот сумочку оставила, вернулась забрать.
Она открыла переднюю дверь в машине.
Я сполз по сиденьям вниз, чтоб не торчать головой. И из своего положения протянул ей ключ от гаража, который так и оставался у меня.
Не глядя на меня, она схватила ключ, сумочку и лицом к лицу встретила соседа, уже влезшего в гараж.
— А я смотрю, вроде обогреватель включён — свет идёт в щелочку, — поделился сосед.
— Пока добежала — замёрзла, — ответила она, — решила погреться.
— Да, холодно сегодня, — согласился сосед. — Пойдём, я тебя провожу, а то мало ли что. Темно совсем.
— Закроете? А то у меня плохо получается, — попросила она, выключая обогреватель.
Меня оставили в гараже.
В течение минут десяти я отдыхал, потом стал беспокоиться.
Мало ли что, — размышлял я. — Вдруг её муж в чём-то подозревает… Не выпустит, допустим, на улицу. В итоге он утром придёт, а я тут лежу в салоне. Может быть, мне лучше будет сесть за руль? «Здравствуйте, Анатолий! — поприветствовать его бодро. — Ваша компания предоставила вам бесплатного водителя! Ха-ха, раскрывайте шире ворота, вам больше не придётся это делать самому!…»
Я поискал в кармане куртки сигареты и, приоткрыв дверь машины, закурил.
Как-то двусмысленно звучит «вам не придётся делать это самому!»… «Что — «это»?» — может поинтересоваться он… Нет, надо придумать какой-то другой вариант. Допустим, сейчас я открою багажник, свяжу себе руки, засуну кляп в рот и влезу туда. Закроюсь изнутри. В принципе, можно даже поспать. Не задохнуться бы только. Утром он распахивает багажник, а я там лежу… «Что вы делаете в моей машине?» — спросит он, ошалев. «Это вы меня спрашиваете?» — крикну я, выплюнув кляп.
Бережно стряхиваю пепел.
Тоже сомнительный вариант. Тем более не факт, что он открывает багажник по утрам. Лучше самому выбраться в нужный момент из багажника и убежать. Скажем, он приехал на деловую встречу, — судя по машине, он парень серьёзный… стоят они внушительной компанией возле перелеска, всё вроде уже перетёрли. «Ну, по рукам?» — спрашивает Анатолий своих новых компаньонов. «По рукам! — отвечают ему. — Кажется, ты — надёжный человек!» Тут открывается багажник его машины, а оттуда с кляпом во рту, со связанными руками выскакиваю я и бегу в сторону перелеска, развязываясь на ходу.
…и тут все, с криком: «Что за херня!», начинают по тебе стрелять… — продолжил я, снова недовольный собой.
Может, у них подпол тут есть? — предположил я радостно, впрочем, не вставая с места, — В гаражах часто делают подвалы для солений и овощей. Забраться туда. Не ходит же он по утрам за огурцами… Хотя, чёрт его знает, — а вдруг перебрал вчера. Захочет рассола. Спускается, кряхтя, вниз, щёлкает включателем, загорается свет — а там я сижу с открытой трёхлитровой банкой в руках. Достаю огурец, — судя по всему, уже не первый, смачно откусываю. «Мужик, так вкусно, не могу оторваться», — говорю ему.
Совсем близко снова проскрипел гравий, и тут же начал ерзать ключ в замке. Я поспешно затушил сигарету. Попутно обнаружилось, что у меня совершенно омертвелые, негнущиеся пальцы с температурой не более трёх градусов по Цельсию.
Едва шевеля конечностями, я вышел из машины, разом растеряв всё своё мажорное, дурашливое настроение.
«Если это он, толкну его — и побегу!» — бессовестно боясь, решил я, сам себе не веря.
Замок никак не мог открыться, и стало понятно, что это всё-таки хозяйка вернулась, а не хозяин.
Я приник лицом к дверям и прислушался.
В раздраженье оттого, что замок не поддаётся, она шёпотом ругалась матом. Это звучало так замечательно и вкусно, как будто она разгрызала леденцы.
— Ты? — всё равно спросил я.
— А кто? — ответила она с той стороны.
Я, никому на белом свете не видный, пожал плечами.
— Может, мне тоже спросить у тебя: «Ты?» — передразнила она меня, помолчав.
Замок, наконец, поддался.
За дверью стояла она — невыносимо строгая, но странным образом мы тут же начали целоваться, как будто не виделись день, неделю, долго… она заходила в гараж, не отрываясь от меня, поискала левой рукой, где дверь, захлопнула её, правой положила ключ от гаража на машину — я все эти её движения замечал, и они мне казались ужасно милыми и почему-то очень возбуждающими.
— Дурак, ты чего же сидишь в холоде, — смеялась она и, не глядя, включала обогреватель.
— Сосед совсем больной на голову — довёл меня до самого подъезда, — говорила она, ещё на секунду отстраняясь: я чувствовал её одновременно пахнущий холодом и ужасно горячий рот.
— А чего он зовёт тебя цыганкой? — спросил я шёпотом.
— Не помню… Он всё время просит меня погадать, будет ли у него любовь с такой же, как я. Нагадай, говорит, такую же, как ты.
— Такую же, как ты? — спрашиваю я.
— Такую же, как я!
Это её «я» — я успевал схватить ртом, сжать в губах и тут же проглотить, растворяя в своей крови. Что-то опять делалось с ремнём и молнией, и это её пальто или всё-таки плащ — мы его второпях задрали ей куда-то на плечи, на голову — какой-то кошмар, просто кошмар…
Спустя пятнадцать минут я пересказываю ей все свои необычайные фантазии — про водителя от компании, который сидит в машине её мужа, и про огурец из банки.
Она сначала смотрит на меня удивлённо, потом начинает посмеиваться, а скоро уже задыхается от смеха, и я сам смеюсь, дурея и плача от хохота. Какое-то время мы только и можем, что друг друга подталкивать, произнося время от времени: «Мужик!… Так вкусно!… Огурец!… Мужик!…».
— А может, у нас там есть какие-нибудь огромные стеклянные чаны, для того чтоб хранить, например, очень редкую цветную капусту, не переносящую деревянных бочек, — хохоча всем своим горячим существом, предлагает она. — Ты бы капусту вывалил, сам разделся догола и сел там, наполнив чан водой. Приходит утром Анатолий, включает свет и минуту стоит, такой задумчивый. Зовёт меня — посмотри, жена. Я заглядываю в лаз и отвечаю: «А это мой подарок тебе — заспиртованный китайский младенец!» Анатолий не понимает: «Да какой это младенец, смотри, как он таращится на нас и что у него висит там… Вообще ни разу не китайское! А зубы какие!» — «Так он растёт, Толенька, — отвечаю я. — У тебя от потребления спирта растёт печень, а он весь в спирту, целиком, — что ты хочешь! Растёт!… Красивый, скажи?».
— А-а-а, как смешно, — утираю я слёзы кулаками. — Ужасно смешно! Что ж ты так о муже… Креста на тебе нет!…
Ещё с полминуты я смеюсь и потом понемногу умолкаю.
— Ни на какой женщине креста нет, — отвечает она спокойно, тоже ещё не совсем растеряв смех в глазах и в голосе.
Мы по-прежнему тяжело дышим, уставшие от своего веселья, и она добавляет:
— Крест есть только на матерях. Но мать — не женщина.
Она включает свет в гараже, и становится очень ярко и неприятно, зато ей удобно — усевшись на водительское кресло, она разглядывает в зеркало заднего вида, что у неё с губами, не сильно ли смазаны.
— На Христе тоже креста не было, — разобравшись с губами, но ещё осматривая себя, продолжает она. — Но, к счастью, Христос — не женщина. И даже не мать. Он — Божий сын, он — предводитель Христова воинства, а все втайне хотят его воспринимать как мамку с тёплой молочной титькой. А у него — хер вам, а не титька. Понял? — Она вдруг оглядывается ко мне очень спокойная, что в её случае всегда признак бешенства.
— Прекрати, дура, — негромко, но зло говорю я.
— Чего прекрати? А то Бог накажет? — усмехается она. — А чем он меня может наказать —
