— Вот и заебись, — повторил Мелвин. — Плащ мне найдите какой-нибудь, быстро! Негоже его высочеству трясти мудями по родному замку, верно?
— Так точно! — гаркнул тот же десятник. — Извольте принять от чистого сердца!
И протянул сюзерену собственный плащ. Его высочество принял чистосердечный дар, понюхал, поморщился, но ничего говорить не стал, а невозмутимо закутался в несвежую тряпку.
— Реджи! — позвал он. — Отправь кого-нибудь, пусть пройдется по постам, скажет, что я вернулся, чтобы не пугались. Я, конечно, неуязвимый, но негоже, когда ярл Локлир бродит по родному замку, истыканный стрелами, как мудак. И распорядись, пусть тело узурпатора готовят к похоронам со всеми почестями. Хоть и был он врагом и узурпатором, но врагом был достойным и никакого урона его чести я не допущу, понятно?
— Разрешите уточнить, сэр Роберт погиб от руки вашего высочества? — спросил Реджи.
— От зубов, — уточнил Мелвин. — Я когда с ним сражался, псом оборотился, я же голый был, а он с мечом, без зубов не осилить, будь ты хоть десять раз неуязвим. Он храбро сражался, переднюю лапу, считай, подчистую отрубил. Если бы не неуязвимость, победил бы меня однозначно. Храбрым рыцарем был сэр Роберт, несмотря на свои идеи мудацкие.
— Ваше высочество изволит намекать на коммунизм? — уточнил Реджи.
— Да уж не на то, что бойцам жалование выплатил! — ответил Мелвин и натянуто рассмеялся. — На коммунизм, конечно, на что же еще? Эй, воины, слушайте и не говорите, что не слышали! Пока я правлю Локлиром, никакой свободы здесь не будет и никакого равенства тем более, а братство будет исключительно боевое! Правильно я говорю, ребята?
— Правильно! — закричали кнехты. — Долой коммунаров! Да здравствует его высочество сэр Мелвин!
В целом смена власти в Локлирском замке прошла быстро и безболезненно. На внутренний двор замка выкатили бочку вина, выпили, затем рыцари и кнехты присягнули новому ярлу и пошли кто спать, кто караулить. Никто не ругался, не возмущался, и про покойного ярла Роберта почти не вспоминали. В самом деле, что про него вспоминать? Феодал был великий, интриговал и сражался достойно, а что проиграл в схватке за власть — так не всем же выигрывать. Нормальный рабочий момент, как потом будут говорить коммунары в подобных случаях.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. Торжество справедливости
Лет сто, а может, и двести тому назад в Англии вошла в обиход традиция, чтобы у каждого замка над главной башней развевался флаг феодала, этим замком владеющего. Обычно на таком флаге изображается родовой герб, чаще всего в сильно упрощенном виде, потому что не для всякого цвета существует водостойкая краска, пригодная для нанесения на прочную джинсовую ткань. Иногда, если герб совсем трудно похоже изобразить на ткани, флаг делают на основе не герба, а какого-нибудь простого рисунка наподобие креста, разноцветных полос или чего-нибудь еще в том же духе. Но такие флаги есть только у самых древних и знатных родов, чьи гербы были созданы и утверждены задолго до того, как распространилась мода вывешивать цветастые полотнища на замковых шпилях.
Если в замке гостит король или архиепископ или какой-нибудь другой столь же почетный гость, над замком вывешивают сразу два флага: на главной башне флаг гостя, а на одной из второстепенных башен — флаг хозяина. Или наоборот: на главной башне флаг хозяина, а на второстепенной — флаг гостя, если гость ниже по положению, но тогда, впрочем, второй флаг чаще всего вовсе не вывешивают. Но иногда бывает, что гость ниже хозяина, но не уважить гостя нельзя, если, например, ярл сватает для сына королевскую дочь, тогда гостевой флаг вывешивают однозначно. А некоторые феодалы, когда собирают большое войско для войны, запасаются флагами своих вассалов и развешивают их (флаги, не вассалов) на башнях своего замка, чтобы выразить уважение верным союзникам и повысить вероятность, что сеньор в своих честолюбивых устремлениях не будет послан на хер.
Замок без флага — явление исключительно редкое. Феодалы старой закалки считают голый шпиль дурной приметой и при плановой очистке полотнища стараются возвращать его на место как можно скорее, а некоторые особо суеверные даже заводят два одинаковых флага, чтобы шпиль никогда не стоял голым дольше нескольких минут. А если, не дай бог, флаг сорвет бурей или порвет — это настолько дурное предзнаменование, что в таких случаях, бывало, вассалы изменяли присяге, потому что только дурак не оставит службу сеньору, про которого точно известно, что ему не будет удачи ни в чем.
Новопреставленный сэр Роберт Плант при жизни твердо знал, что последнее утверждение относится к так называемым самосбывающимся пророчествам. Само по себе оно не имеет никакой силы, ему придает силу людская вера. И если не допускать условий для формирования такой веры, пророчества можно не бояться. Он и не боялся. Впрочем, ему это не помогло.
Когда сэр Роберт въезжал в Локлирский замок на правах хозяина, флаг Кларксонов спустили с башни, а взамен не вывесили ничего. Потому что никто в замке толком не знал, как именно выглядит герб сэра Планта (очень уж захудалый и малоизвестный род), и мажордом после долгих колебаний решил, что лучше не вывешивать ничего, чем вывесить не то. А потом оказалось, что на гербе сэра Роберта изображена синяя птица, а синей краски в замковом хозяйстве не нашлось, а срочно изготовить ее тоже не получилось, потому что ее положено делать из какого-то особого полевого цветка, а в кладовых такого цветка нет, а срочно добыть нельзя — не сезон. Перси Тандерболт, узнав об этой неприятности, обратился к сэру Роберту, дескать, как прикажете поступить, ваше высочество. Тот ответил, что ничего приказывать не собирается, потому что замок славен не флагом, а феодалом, а в дурные приметы пусть верят мудаки, которые идут строевым шагом туда, где их ебут медведи. После этих слов Перси понял, что сэру Роберту на флаг похуй, и успокоился.
Так и вышло, что до последнего времени из главной башни Локлирского замка торчала голая палка, на которой ничего не развевалось. Но когда сэр Мелвин победил сэра Роберта, над башней взвилось знамя Локлиров в виде косого красного креста на синем фоне, и остатки крестоносного воинства поняли, что дерзкий план их предводителя удался целиком и полностью. И стали побитые крестоносцы вылезать из ям и буераков, куда попрятались от драконова гнева, и поковыляли они к замку, и чем ближе они подходили к воротам, тем громче кричали, и тем более хвастливыми становились их вопли.
Заскрипел подъемный механизм, задрожали толстенные пеньковые канаты, опустился поверх рва подъемный мост. И загрохотал засов, и заскрипели петли, и распахнулись ворота, но никто не вышел навстречу крестоносцам-оборванцам, и те замерли в смущении, переходящем в испуг. И собралась перед воротами целая толпа, и становилась она все многочисленнее с каждой минутой, но никто не дерзал ступить на доски моста и войти в замок. Ибо флаг флагом, а что реально творится внутри — хер знает, может, флаг — это просто военная хитрость, а власть по-прежнему у подлого атеиста Роберта, которому чужое знамя вывесить — что два пальца обоссать. Вышел бы кто на мост и зашагал к воротам решительно — сразу бы все увязались следом, а так всякому боязно быть первым. Ибо каждый знает, что награду «первому взобравшемуся на стену вражьего замка» чаще всего вручают посмертно.
И тогда вышел из толпы замызганный босоногий монах, и многие узнали в нем отца Бенедикта. Не по облику узнали, а по характерному железному набалдашнику чудотворного посоха, ныне обломанного и больше похожего на дрын, каким перепившиеся йомены мутузят друг дружку по праздникам. Но когда Бенедикт возвысил голос, его узнали все.
— Господь пастырь мой! — провозгласил отец настоятель. — Сквозь зеленые пажити провел он меня к последней реке и не убоюсь я зла!
— Переврал формулировку, — негромко прокомментировал брат Мэтью.
— Пойдемте, братие! — продолжал Бенедикт. — И пусть низринется гнев господень, ежели вдруг… того самого…
— Посох держит, словно арбалет, — заметил брат Мэтью.
— Да ты заебал уже бормотать! — возмутился какой-то кнехт, стоявший рядом.
Мэтью счел за лучшее заткнуться.
