В вазах из желудей слегка покачивались на высоких стеблях белые колокольчики ландышей. Перед каждым из гостей стоял сиреневый бокал-барвинок, до краёв наполненный росой.
Твардовский поднял свой бокал и сказал:
— Выпьем, милые гости, за нашу встречу, за силы дьявольские, которые благоволят ко мне, за могучего Боруту. Bene natus Polonus!!![4]
Он осушил бокал; следом за ним выпили росу девочки и лишь после них — Здись, который, как это делал всегда его отец, сперва стряхнул несколько капель на пол.
Твардовский снова хлопнул в ладоши, и на возвышение, ярко освещенное Луной, вскочили четыре стройных Кузнечика. Они поклонились присутствующим, подняли задние лапки и начали что есть мочи тереть ими о зазубринки, выступающие на спине, извлекая благозвучную, жизнерадостную мелодию в ритме мазурки.
Роса, как видно, будоражила кровь, всем сделалось вдруг удивительно весело и хорошо.
— Замечательно играет этот оркестр! — воскликнула: Кристя, соскочила с кресла и начала ловко танцевать по залу. Косички с красными лентами летали по воздуху, мелькая то тут, то там.
— Великолепные пирожные! — восторгалась Данка, уплетая уже третье пирожное с земляничным кремом.
— Весело здесь, весело! Хо-хо-хо! — задиристо покрикивал Здись, пускаясь в пляс вслед за Кристей и таща за руку Данку.
Твардовский присоединился к ним. Поддерживая саблю, он громко притоптывал и высекал подковками сапог искры из пола.
Прискакала и присоединилась к оркестру Коричневая Лягушка, которая начала ухать, как барабан, ворчать, как контрабас. Мазурку сменил стремительный обертас[5].
— Дзись-дзись, дзись-дзись! — восклицал развеселившийся волшебник.
— Здись-дзись, Здись-дзись! — шутила Кристя, а Здись залихватски присвистывал.
Наконец все устали, запыхались, сели передохнуть. Оркестр притих, повёл тоненькую, лёгкую мелодию, едва слышимую в большом зале.
Твардовский кивнул головой светлячкам, и те опустились ниже, начали планировать над самым столом и, не переставая светить, точно веерами, навевали своими крыльями свежий воздух и на разгорячённые лица участников пиршества.
От всего этого — и от мелькания зеленоватых огоньков перед самыми глазами, и от росистого вина, и от танца, и от музыки Кузнечиков — у детей закружились головы.
— Твардовский, дорогуша, — сказала Данка, — я очень люблю тебя, хоть тебе уже и четыреста лет. Ты такой веселый! Расскажи-ка нам что-нибудь о себе, о том, как ты забавлялся, когда был маленький… А ты был когда-нибудь маленьким или сразу стал большим?.. И почему ты выбрал себе такую странную профессию?..
— Профессию? — удивился Твардовский.
— Ну да! Ведь ты же работаешь в качестве волшебника. Ты что, так же, как пан Немо или Рамигани, ездишь на гастроли с другими артистами?
— Не знаю этих чародеев, видать, они из молодых. Однако я нигде не работаю и никогда не работал.
— Чем же ты живёшь? Чем на жизнь зарабатываешь?
— А что я вам — мужик или мещанин какой-нибудь, чтобы работой деньги добывать?! Я же шляхтич, дворянин! Понимать надо!..
— А что такое дворянин? — не уступала Данка. — Тот, кто ничего не делает? Выходит, ты волшебник-лодырь?..
— Лодырь? — повторил Твардовский. — Стоит запомнить. Хорошее слово для заклятия. Хакодосе, Веолим, Лодырь… — забормотал он себе под нос.
Ребята посмотрели друг на друга с удивлением, ничего не понимая. Твардовский заметил их недоуменные взгляды и сказал:
— Погодите, ваши светлости. Нам трудно понять друг друга, поэтому лучше всего я расскажу вам всё сначала. — Он дал знак рукой, чтобы оркестр умолк, и продолжал: — Однажды отец мой возвращался ночью из далёкого путешествия. Дорога вела через большой тёмный лес. Шёл проливной дождь; экипаж то и дело проваливался в выбоины и наконец увяз в грязи по самые оси. Слуги пытались его вытащить, но кругом была трясина; люди и кони проваливались всё глубже и глубже, их засасывала тёмная смердящая жижа. Отец выругался: «Теперь нас отсюда разве что только дьяволы вывезут». А из тёмного леса сквозь завывание ветра донёсся чей-то голос: «Вывезут!» И тут же сбежалось двести чертей — черны- чернёхоньки, только глаза у них горят, словно раскаленные угольки. Запахло серой. Дьяволы с хохотом схватили лошадей за узду, мигом вытащили экипаж из трясины и перенесли его на дорогу. Потом все исчезли за деревьями, а возле экипажа остался только один чёрт и начал торговаться с отцом из-за платы. Он требовал массу золота и серебра либо того, о чём отец даже и не знает. Жалко стало отцу своих богатств, и согласился он заплатить ту, другую цену. Он подписал гусиным пером, смоченным в крови из пальца, цирограф — то есть обязательство, в котором говорилось, что он отдаст чертям то, о чём сам ещё не знает. А когда отец вернулся домой, то узнал о моём появлении на свет божий. Так вот я ещё грудным младенцем был запродан чертям…
— Очень мне тебя жаль, милый Твардось, — сказала Данка. — Как хорошо, что всё это лишь сказка, что никаких дьяволов на свете не существует.
— Есть дьяволы, — шепнула Кристя. — Есть господь бог, ангелы и дьяволы. Ты не знаешь этого, потому что не читаешь божьих книг. А в костёле ксёндз говорил, что есть…
— Позвольте спросить, — осторожно вмешался Здись, — а сейчас вы кто: дьявол или человек?
— Я есмь шляхтич польский, Твардовский, мастер разных магий и чернокнижник! — Волшебник встал из-за стола, выпрямился и начал делать руками в воздухе какие-то таинственные знаки.
— Он делает гимнастику? — тихонько спросила Данка у Кристи, но не получила ответа, потому что неожиданно погасла Луна и стало совершенно темно. Темноту рассекали только зигзаги растанцевавшихся светлячков, которые не хотели останавливаться. Застрекотали Кузнечики, Лягушка начала глухо квакать, а Сова на башне замка грозно крикнула:
— Буу-хуу! Буу-хуу! Буу-хуу!
— О-ёй! — испуганно взвизгнула Кристя. — Бежим, ребята!..
Обе девчушки почувствовали вдруг, что кто-то их обнимает. Они перепугались ещё больше, но услышали сзади тихий шёпот:
— Это я, Здись. Не бойтесь; наверно, облако закрыло Луну.
Здись успокаивал девочек, хотя в голосе его не было уверенности. Однако в эту минуту действительно снова посветлело. Серебряный сноп лучей, упавших наискосок, осветил и зал, и самого Твардовского.
— Послушайте, пожалуйста, — решительно сказала Данка. — Мы очень благодарны вам за ужин, но нам пора домой. Да и вам, наверно, надо уже возвращаться на Луну.
— О, нет! — рассмеялся Твардовский. — Я не хочу больше возвращаться в эту пустыню. У меня много дел на Земле. А там, на Луне, очень, скажу я вам, скучно и пусто. Один только Пайонк прислуживал мне. Плохо там жилось. Мужиков крепостных, которые бы мне землю пахали, там нет…
— Это что же, вы такой барин, что для вас ещё крестьяне и землю пашут? — удивился Здись, почувствовав, как помаленьку проходит у него хмель, ударивший в голову после выпитого бокала росы.
— А как же иначе! — изумился, в свою очередь, чернокнижник. — У меня в Польше семь деревень и большой лес, а в этих деревнях семь раз по сто мужицких семей, которые являются моей собственностью.
— Может, так и было раньше, — сказал Здись, окончательно протрезвев, — да только теперь эта земля давно поделена между крестьянами, каждый хозяйствует на своём участке. Кто хочет есть хлеб, тот сам должен и сеять и пахать.
— Непостижимо! — разозлился Твардовский. — Я этих хамов проучу, батогами бить велю!
— Но, имейте в виду, как бы они сами не дали вам по зубам. А то, глядишь, ещё и милицию вызовут.
— Мне — по зубам?! Кто это смеет так говорить? Кто здесь так о хамах печётся? — Твардовский
