Полетели на проволоку плащ-палатки и ватники, бушлаты, даже рубашки. Наконец, ее смяли в нескольких местах, прошли по ней и по теплым еще телам убитых. В одной из первых атак был ранен Титов. Он лежал на земле с перебитыми ногами, и атака захлебывалась…
Тогда он стал кричать. Сейчас с полной достоверностью не вспомнишь тех слов. Кричал он что-то вроде того: 'Кто знает Титова, ко мне!'
Титова знали в роте не только в лицо, как, естественно, должны были знать своего командира. Знали о его храбрости, хладнокровии по прежним десантам.
И вот Титов приказывает, чтоб его взяли на плащ-палатку и несли вперед. Таким образом, он командует атакой. Подрывается один несущий, за ним — второй, третий… Но атака выиграна, взята гряда холмов, враг выбит из окопов и дзотов…
Это только один из эпизодов десанта…
И мужество, и лихость, и просто умение держать себя в руках до последнего нужны были десантникам не только в первые дни. Они нужны были и когда танки нависали над самым противотанковым рвом, и когда ров этот переходил из рук в руки, и когда шли артобстрелы, бомбежки…
Десант на Эльтиген был не основным десантом, а только отвлекающим. Но он выполнил свою задачу — наши войска высадились с Чушки, заняли пол-Керчи. Но снять войска с Эльтигена не представлялось возможности: море простреливалось насквозь.
Ночью к этому морю сносили раненых и ждали, замирая от надежды, — подойдут мотоботы, возьмут на Большую землю. Днем раненых тащили в капониры, под укрытие холмов.
Санинструктором была здесь и Галя, та самая Галина Петрова, имя которой сейчас в Керчи носит не один пионерский отряд, Герой Советского Союза…
В одной из атак, когда произошла заминка перед минным полем, она подняла бойцов: 'Хлопцы, здесь нет мин!' Даже, рассказывают, ногой притопнула для большей убедительности. И они пошли за ней, за своей Галкой, за своей Галинкой, красавицей, фартовой девчонкой, какой больше ни в одной роте, даже ни в одном полку не было…
А она и в самом деле была храбрая. Кроме того минного поля, которое она прошла первая, сколько было еще случаев. Все помнят, как выносила Петрова раненых к морю и сама ложилась рядом с носилками на песок и лежала, какой бы огонь ни вели немцы… Лежала, уже одним присутствием ободряя…
Наверное, ей было страшно. Но она любила в человеке силу, отвагу. И хотела видеть себя такой, какой видели ее окружающие: 'Ребята, Галка с нами, не пропадем!'
В девятнадцати атаках участвовала Галина Петрова, не раз была ранена, но оставалась в строю. Зашла как-то в капонир, где лежали раненые командиры: 'Ребята, дайте широкого бинта перевязаться'. Отмотали они ей метров по пять от своих повязок. И она ушла… Может быть, в ту, самую последнюю свою операцию. Девятнадцать моряков пошли тогда ликвидировать прорыв на правом фланге. И она с ними. Добровольно, в самое пекло. Оттащила раненого лейтенанта Наумова в блиндаж, а тут — прямое попадание…
А море все идет на берег косыми, темными волнами…
Каждый год приезжают они на Эльтиген, — кто из Керчи, а кто издалека… Морщины, одышка, заматерелые — у кого еще сильные, у кого усталые — тела, стоят сивые деды, а были ведь совсем парнишки. Все они были парнишками. Остались парнишками да девчонками только те, кто лежит за зеленым штакетником под пирамидкой…
Как-то странно представить, но у Галины Петровой уже внук, и сын ее стал морским офицером. Тот самый сын, чьи пинеточки, первую детскую обувку, хранила она на груди во время десанта…
…А море все идет на берег косыми, с бешеной белой пеной невысокими волнами. В волны тоже бросают венок. Многих ведь смыло с мотоботов и баркасов, многие подорвались, сгорели, многие упали в воду, всего двух шагов не дойдя до суши.
Потом все возвращаются к своей обычной жизни… Разбегаются школьники, уходят домой рыбаки… Уезжают и они, те, о которых сегодня совсем не лишне громко было сказано: герои Эльтигена.
И вполне возможно, что в один из последних дней, как было уже не раз, маленькая рука постучится к Шурочке Меркуловой. Она откроет дверь, глянет, заранее зная, в чем дело.
— А где ваша дочь? — спросят ее.
— В школе.
— Нет, та, что медсестрой была на Эльтигене. Которая раненых вывела на Митридат.
— Это я…
Ах, она давно уже не Шурочка, давно уже Александра Григорьевна. И темное лицо в глубоких, тяжелых морщинах, и седина… Давно уже мало чем похожа на свою фотографию в музее.
Но все это было, было на самом деле…
Море идет на берег косыми, темными волнами…
Замер знаменосец у маленького обелиска, очень похожего на простую солдатскую пирамидку… Лицо у знаменосца молодое и суровое. Втянутые щеки, внимательные, но сейчас замершие глаза. И усы. Может быть, знаменосец хочет выглядеть старше? Ветер стелет над ним туго натянутое полотнище флага…
Да, все это было, было на самом деле.
Керчь помнит
Вера Белик никогда не была красавицей, и даже хорошенькой ее не считали. Но, наверное, такой уж момент выпал для нее в жизни, когда фотографировал ее фронтовой корреспондент. Такой момент, когда вся она искрилась радостью, вся не только впитывала ласковый свет погожего дня, но и лучилась светом сама.
Может быть, представляла она в тот момент, что выросли у нее за спиной не самолетные, а собственные и притом неуязвимые два крыла. Может быть, как раз, повернувшись к объективу, не просто поняла, а ощутила, до чего прекрасна жизнь, и поверила в свое бессмертие. А вернее и проще — пришло к Вере в те дни женское счастье, любовь.
Тоненькая фигурка в галифе, глаз в пол-лица и безудержная, девичья улыбка…
Фотография Веры висит в Керченском музее на самом видном месте, а до шестьдесят третьего года сами керчане не подозревали, что Герой Советского Союза Белик и та девочка Вера Беликова, которая училась у них в школе в поселке Войкова, — одно лицо…
Почему? Из-за некоторой разницы фамилий? Из-за того, что на фотографии в книжке о Героях Вера была не похожа? А может быть, из-за того, что в школьные годы в ней не было той искристости, той броскости, которая предполагается в будущем герое?
Она была серьезной, упорной, веселой девочкой из очень большой семьи, где покупка кашемирового платья выпускнице была событием, где и по снегу ходили в «парусовых», закрашенных гуталином туфельках.
Да, семья была очень велика, а работал один отец. Но у девочки оказались незаурядные способности к математике, и ее младшая сестра Лида пошла нянчить чужих детей, чтоб Вера могла поступить в институт… Это не воспринималось как жертва. Кончит Вера институт, всем поможет: и Лиде, и отцу, и матери.
Итак, Вера готовилась стать учителем математики.
Во время войны Вера стала штурманом. Она летала на самолете, подаренном полку ремонтными мастерскими с надписью на борту: 'Лучшему комсомольскому экипажу'.
Весь экипаж был: она да Татьяна Макарова. Таня учила своего штурмана управлять послушной, но слишком хрупкой машиной. Таня учила своего штурмана чувствовать себя лихим покорителем стихии. Сама она еще до войны стала летчиком-инструктором. А у Веры если и была какая-нибудь привычная стихия, то только море. Море наделяло ее спокойствием, ощущением силы и каким-то особым желанием
