те, которых встретили, рассказали. Какой из вас Воробьев-то?
Еле отдышавшийся Воробьев ответил:
— Я Воробьев!
Начальник разъезда, улыбаясь, ответил:
— Молодец, кацап. Здорово скрутил, да и рубать мастак. Ну, катай к комбригу, а мы тут за вас поработаем. Трогай, братва! — скомандовал он своим.
Почти у самого штаба догнал Воробьев Павленко с пленными. Последние ни слова не говорили по- русски, как ни пытался Павленко расшевелить их вою дорогу.
Доставили трофеи прямо командиру и комиссару бригады.
Слушая рассказ Воробьева, прерываемый через каждый десяток слов поддакиванием и репликами ребят, комбриг сначала недоверчиво качал головой, а потом заливчато захохотал.
— Ну, ребята, молодцы. За это вам всем разведчикам даю по револьверу, а Воробьеву кроме того трофейную лошадь. Вот молодцы-то! А? Как ты скажешь? — обнял комбриг комиссара. Тот, тоже улыбаясь, ответил:
— Ясно… орлы… Хоть куды с ними!
Гришин подробно расспросил Воробьева. Радости и того и другого не было предела. Десятый раз повторял Воробьев о бегстве польского наблюдателя с крыши и преследовании его. Передавал со всеми подробностями.
Ребята не уставали слушать.
Вечером Гришин принес взводу новую радость:
— Комбриг разрешил иметь во взводе свое знамя, как в эскадронах полка.
Это знамя давно приготовили. Несколько рае просили у комбрига разрешения повесить и возить — отказывал всегда.
— Теперь разрешил, да, говорит, чтобы только какое следует было, а не барахло какое-нибудь, — передавал Гришин взводу свой разговор с командиром бригады.
Не было границ общему ликованию. Один только Сыч, похваливая разведчиков, посмеивался:
— Пятеро двух сонных поймали! Надо было ехать дальше, весь ихний полк перевязали бы… Одного трое рубали! Кому уши достались?
Перед Воробьевым Сыч заискивал:
— Теперь вот ты, Воробей, настоящим командиром стал. Тебе надо по справедливости и взвод под свое начало взять. Можно сказать, герой!
Воробьев улыбался:
— Вместе с ребятами работал, не один. Зачем мне взвод? У нас есть взводный Гришин. Парень что надо!
Сыч улучил минуту и подкатился к Гришину.
— Смотри, каким кандибобером ходит Воробьев. Ге-е-рой! Теперь я, говорит, настоящий командир. Дело сделал. Носится парень, не зная, куда себя деть.
Гришин отмахнулся от Сыча.
— Чего ты выдумываешь? Воробьев про себя-то ни слова не говорит. Все ребята да ребята. Как будто бы он-то и не командовал ребятами. Что касается самого дела, то, брат, дело действительно ловко состряпал. Радоваться надо, что у нас во взводе есть такие хлопцы.
Красное знамя, к вечеру уже приготовленное и с согласия командира бригады украсившее вычищенную до блеска стараниями ребят пику, вошло в сознание взвода незабываемым событием.
Сдержанный обычно Гришин «ходил, — как смеясь говорили ребята, — пасхой с колокольным звоном».
Приезжавшие из полков ординарцы передавали, что вся бригада узнала об удаче ребят и в эскадронах радуются за бывших учеников.
4. ПРЕДАТЕЛЬСТВО
В продолжение суток полки бригады дрались с противником почти на одном и том же месте. Откатывающийся назад фронт поляков остановился на возвышенности, покрытой лесами. День и ночь пыталась бригада то в одном, то в другом месте пробить брешь в плотине штыков и винтовок, чтобы потом, как вода в половодье, размыть ее и ринуться в прорыв.
Полки остановились на ночь в лесу.
Здесь ночь наступает внезапно, без серых теней и сумерек. Не успела подняться с верхушек деревьев позолота заката, как по земле между стволами гуляла темень.
Там и тут блеснули фонари, затрещал валежник в кострах.
На фронте время от времени такали винтовки. Коротко строчили пулеметы, и изредка гремели орудия.
К штабу бригады, расположившемуся здесь же в лесу, то и дело подъезжали ординарцы с донесениями.
Фонари у коновязей, подвешенные на высоте человеческого роста, казались яркими светляками. Тени сидящих у костров бойцов ползали между стволов огромными бесформенными чудовищами.
Почти не было слышно говора. Тишину нарушали лишь ржание коней да мерный хруст сена.
Почти весь взвод Гришина спал.
Близость штаба избавила взвод от наряда и несения ординарческой службы.
У костра, лениво подбрасывая валежник, сидели двое — Гришин и Воробьев.
Оба не могли заснуть. Гришин радовался удаче взвода, а Воробьев без устали в десятый раз рассказывал о пережитом дне.
— Как бы теперь вместе с нами порадовался бы Гришутка… — вздохнул Гришин.
Несколько минут молчали.
— Хороший парень был и хорошо, в бою, умер, — сказал Воробьев.
— Вот хорошие пропадают, а сволочь ничто не берет, — уронил Гришин. — Знаешь, сегодня утром, когда ты уехал в разведку, что отмочил Летучая мышь? — повернулся Гришин к другу.
— Нечего было есть, — продолжал Гришин. — Я даже и не заметил, как смотался Летучая мышь. Только смотрю, в сторонке он костер разжег и возится с чем-то. Подошел я тихонько, а он поросенка палят. Опрашиваю: где достал?..
Воробьев смачно выругался.
— Спрашиваю: откуда поросенок? «Приблудный», говорит, и смеется, стервец. Взял я его вместе с поросенком да прямо к командиру бригады. Так, знаешь, и не сознался, откуда достал. Приблудный, да и конец. Решил, как будем иметь день передышки, устроить свой суд, взводом судить будем и прогоним к чертям бабушкиным. Катись, куда знаешь!
Воробьев, оглянувшись кругом, шопотом сказал:
— А как Сыч? Что-то никак его не поймешь, куда он метит? Что-то темнит, да…
Совсем близко, как гром, хлопнул выстрел, и пуля, взвизгнув, вздыбила остатки костра.
Гришин и Воробьев вскочили. Проснулись все ребята взвода и ординарцы штаба бригады.
— Гришин! Это у тебя там выстрел? Выясни, в чем дело, и приди доложи! — долетел голос Нагорного.
— Что вас там раздирает, полуночники?.. Добаловались! Друг друга постреляете невзначай!.. — кричали со всех сторон разбуженные выстрелом бойцы.
Выяснять причин выстрела Гришину не пришлось. К костру с винтовкой подошел Сыч.
— Знаешь, хотел почистить, да забыл, что патрон в стволе, и вот получилось… — смущенно сообщил он.
— Что же ты так направил винтовку, что пуля угодила прямо в костер? — буркнул Воробьев.
— Неужто в костер? — испуганно переспросил Сыч.
— Вот тебе и неужто! Не умеешь обращаться с винтовкой, так не бери ее в руки, — подбросив в
