— Ты так считаешь?
— Разве вы сами не сказали, что это остроумная шутка?
Он ударил по столу с такой силой, что стол зашатался.
— С завтрашнего дня ты будешь заключен в пансион асьютинской школы и покинешь его только по моей воле… И будь уверен, я не захочу, чтобы ты его покинул… Слышишь?.. Разве ты достоин учиться в Оксфорде? Пока я жив, ты не увидишь его. Понял?..
Я был поражен, но ответил:
— Понял.
— Вон!!!
Суд был окончен, приговор вынесен и обжалованию не подлежал. Я вышел, хотя едва держался на ногах. В руках у меня был злополучный журнал. Придя в свою комнату, я бросился на кровать. В голове теснились разные мысли…
— Что делать? Смогу ли я жить взаперти в пансионе школы Асьюта? За что?
Я раскрыл журнал. Подчеркнутые строчки привлекли мое внимание. Всмотревшись в карикатуру, я узнал искаженный портрет моего отца. Он был изображен шутом.
В высоком колпаке и широких полосатых шароварах, он стоял у подъезда театра и бил в бубен, призывая: «Идите… Спешите посмотреть известную марокканскую танцовщицу Фатьму Чародейку… Звезду Востока, невесту мечты!..»
Я начал читать… Мое дыхание участилось, глаза горели. Ведь все это я рассказал моему приятелю журналисту в ту ночь, в баре. Эта история произошла с моим отцом, когда он учился во Франции. Он был влюблен в марокканскую танцовщицу и согласился однажды быть ее шутом. Он встал перед балаганом, зазывая посетителей.
Больше всего в рассказе меня возмутило предисловие:
«Этот интересный случай из жизни своего отца нам рассказал Абдуль Мавли-бек. Мы публикуем рассказ, желая юноше блестящих успехов».
Кусая руки, я упал ничком на кровать… Мне казалось, что если я когда-нибудь встречу своего приятеля, то разорву его на части.
Абдуль Мавли-бек весь как бы поник и забормотал:
— Я не отрицаю, что мой рассказ избавил меня от ночлега на асфальтовом полу. Но…
Я перебил его:
— Но вы не попали в Оксфорд?
Родовитый асьютинец отвел в сторону блуждающий взгляд и пробормотал:
— Отец был очень суров и несправедлив в своем решении.
Я посмотрел на часы и убедился, что опаздываю в редакцию. Я представил себе, как редактор и его помощники волнуются, ожидая меня, готовые устроить мне взбучку…
И вдруг в моей голове мелькнула мысль: «У меня будет большая удача!..» Я крепко пожал руку асьютинцу и, не скрывая радости, сказал:
— Благодарю… Благодарю вас за доброе дело.
Я встал, прося разрешения уйти. На лице асьютинца отразилось недоумение и страх:
— За что вы меня благодарите?
Он схватил меня за край одежды, желая удержать, и возбужденно продолжал:
— Что вы имеете в виду?.. Мне показалось, вы на что-то решились?..
Из его рта вылетали какие-то нечленораздельные звуки. Атиф-бек рассмеялся и, обращаясь к Абдуль Мавли-беку, сказал:
— Дай ему подработать.
Асьютинец задрожал от гнева:
— Как подработать? За мой счет?.. Клянусь аллахом, я не позволю этого. Я не хочу быть вторично жертвой прессы.
Вырвавшись из его рук, я отскочил в сторону. Он не мог меня достать, но я слышал поток его ругательств и проклятий, которые он в пылу гнева, задыхаясь от злобы, посылал на мою голову. Я помчался в редакцию, и перед моими глазами был заголовок рассказа, который я решил написать: «Как я не попал в Оксфорд».
Аль-Хадж Шалаби
Перевод А. Рашковской
Аль-Хадж Шалаби вышел из кофейни, в которой бывал ежедневно, и направился к свахе Умм аль- Хайр. Путь был далек, но Шалаби привык к нему и проделывал его, не уставая и не жалуясь.
Высокий, грузный, он шел, тараща на прохожих огромные глаза из-под тяжелых ресниц. Люди встречали его опасливыми и в то же время льстивыми взглядами: они боялись его, зная, что он недавно вышел из тюрьмы, где пробыл немалый срок, но вышел, как рассвирепевший лев из клетки, и был готов совершать самые ужасные злодеяния.
Когда Шалаби отправлялся к Умм аль-Хайр, то надевал свою самую красивую рубашку, изящно повязывал ослепительно белую чалму, подкручивал пышные усы и не забывал надушиться розовой водой.
Он делал это, будучи уверен, что заслуживает со стороны девушек Умм аль-Хайр всяческого внимания.
Шалаби подошел к дому, откашлялся и несколько раз постучал в дверь своей палкой.
Дверь приоткрылась, и из-за нее выглянула девочка лет двенадцати, лицо которой было наполовину скрыто под черным покрывалом. Узнав ее, Аль-Хадж Шалаби спросил:
— Мать дома?
— Дома, господин… Пожалуйте!
Девочка настежь распахнула дверь.
Шалаби вошел в темное помещение, куда слабый луч света проникал лишь сквозь небольшое окно в стене. Затем девочка проводила его в гостиную. Это была маленькая комнатка, вымощенная разбитыми каменными плитками и застланная куском потертого ковра.
Шалаби оставил палку в углу у двери и направился к креслу, которое показалось ему соответствующим его достоинству. Он сел, подкручивая усы и поправляя чалму.
Через некоторое время раздался звон браслетов и появилась Умм аль-Хайр — дородная женщина с морщинистым лицом, на котором никакие косметические средства не могли уже скрыть того, что сделало время.
Она вошла, улыбаясь, ритмично постукивая, как кастаньетами, цветными башмаками с деревянными подошвами.
Поздоровавшись, Умм аль-Хайр села подле гостя и спросила:
— Что означает твое отсутствие, Шалаби? Разве можно так надолго покидать нас? Ты не интересуешься своей приятельницей Умм аль-Хайр?
— Я всегда имею сведения о тебе. Я знаю, что у тебя, слава аллаху, все благополучно.
— Клянусь аллахом, ты осчастливил меня своим приходом. Как ты поживаешь? Как поживают твои славные приятели?
— Дела идут успешно, лучшего и желать нельзя. Все хорошо.
Они помолчали немного, затем Умм аль-Хайр сказала:
— У меня в гостях девушки, они только что пили кофе.
Она подмигнула ему. Шалаби понял значение этого. Понижая голос, он спросил:
