Одиночество в Вавилоне и другие рассказы

Иссоп молчал.

— Ничего из парня не выйдет, — горевал отец. — Погубит его новое время.

Бортовой журнал доктора Вайбшнитта

13.24. Когда вспыхнули надписи «Пристегнуть ремни» и «Не курить», ремень не застегнул, сигарету не бросил. Сперва — стюардесса, свеженькая, ароматная, приветливая:

— Разрешите, я помогу вам застегнуть пряжку. К сожалению, при взлете и посадке приходится ненадолго отказаться от курения.

Застегиваться отказываюсь, курить продолжаю.

— Но…

Потом стюард:

— Вы извините, но ваши личные интересы и безопасность остальных пассажиров требуют, чтобы вы застегнули…

Мешают ужасно.

Пилот тихо, но отчетливо шепчет мне на ухо:

— Однажды при посадке у нас подломилось шасси. Самолет стал на голову. Но никто не пострадал, за одним исключением. Погиб тот, кто не любил пристегивать ремни. Когда машина перевернулась, ему проломило череп. И кстати: при вскрытии у него в дыхательных путях обнаружили сигарету, которую этот человек продолжал курить, невзирая на запрет. Вы меня поняли, господин… господин доктор Вайбшнитт?

Пилоту явно сказали, кто я такой. Список пассажиров. Я изображаю полнейшее понимание, застегиваю пряжку. Первый пилот, а также стюард, стюардесса с радостными улыбками помогают мне.

При наборе высоты никаких происшествий. Держу транквилизатор наготове.

13.49. Без сомнения, транквилизатор доктора Вайбшнитта займет почетное место в арсенале успокоительных средств. Недаром я всю жизнь провозился с этим порошком. Нескольких граммов вполне достаточно, чтобы превратить охваченную паникой толпу в группу невозмутимых граждан. Причем буквально за секунду. Рекомендуется принимать в бомбоубежищах, правительственных бункерах, окопах. Целые народы можно утихомиривать с помощью моего транквилизатора.

Более благоприятной возможности испытать новое средство у меня не будет никогда. Замкнутая группа. Восемьдесят пассажиров, шесть членов экипажа. Турбореактивный самолет в небесной синеве, над клочьями облаков. Кран экстренного торможения отсутствует. Выход тоже.

На борту самолета крутят фильм «В самый полдень». С Гарри Купером. Впечатляющая старая картина. Хорошо понимаю положение шерифа, которого все предали в трудную минуту. Вот и со мной так же было, когда я изобрел ожоговую мазь, разрушавшую при нанесении на конкретный участок тела кожу и ткани под ней. Заправилы фармакологии высмеяли меня, а мою мазь назвали извращенным излишеством.

Ничего, с транквилизатором все будет по-другому. Теперь они приползут ко мне на брюхе, вся шайка. Здесь самое подходящее место для апробирования.

Теперь мне даже ясно, каким способом я незаметно подсыплю каждому его дозу.

По данным информации, находимся над Монако. Удивительно, что можно созерцать на экране Грейс Келли — пулеметчицу поневоле, — в то время как она где-то там, внизу, правит гражданами Монако.

14.13. Снова появился зеленый дубонос. Последний раз я видел его три недели назад, в Лондоне. Птица прихрамывает. Подаю ей знак рукой. Дубонос шумно бьет крыльями и движется по кругу. Вскакивает на плечо к смуглой стюардессе. Та ничего не замечает. Дубонос начинает по частям дематериализовываться. Мощный клюв, потом лапы. Когда стюардесса наклоняется ко мне с вопросом, что я буду пить, замечаю у нее на плече темно-зеленое перо из его хвоста. Беру и сую вместо закладки в свой блокнот.

14.18. Иду в буфетную. Прошу какие-нибудь таблетки от изжоги. Когда стюардесса протягивает мне стеклянную трубочку, я роняю ее да еще вдобавок загоняю ногой под кресло. Стюардесса мчится за ней вдогонку. Подносы с чайничками, кофейниками, фужерами остаются без присмотра. Засыпаю в них свой порошок. Поскольку достаточно почти микроскопической дозы, времени хватает с избытком. Стюардесса приносит трубочку. Я благодарю. Иду в туалет. Тщательно очищаю руки от следов порошка, затем протираю лицо лосьоном «Ярдли», который приготовлен к услугам пассажиров. Импортные лосьоны я люблю больше, чем отечественные, хотя по качеству они, может быть, ничем не отличаются друг от друга. Одни только названия чего стоят: «Олд спайс», «Фреш ап», «Эмбасси тонификант», «Кабаллерозо», «Шевалье нуар», «Ли-Танг-Ивори». Мужская свобода и одновременно солидность. Еще раз протираю лицо лосьоном. Возвращаюсь на свое место.

— Не хотите ли воды запить таблетку?

— Нет, спасибо, изжога уже прошла.

— Какой вы напиток заказывали, доктор Вайбшнитт?

— Спасибо, я не хочу пить.

Смуглая и русая стюардессы разносят горячий чай и кофе.

14.27. По времени — пора. Стюард и стюардессы уже отнесли напитки радисту и в кабину пилотов. Для вящей надежности жду еще немного, затем беру «Панч» и на странице юмора читаю: «Взобравшись на трибуну в Гайд-парке, монашка возбужденно толкует о тесной взаимосвязи между страстью заключать пари и потреблением зубной пасты в Новой Зеландии.

— А что вы можете сказать насчет падения рождаемости в Уэльсе? — спрашивает ее какая-то дама в костюме мышиного цвета.

— Это не по моей части, — отвечает монашка, — а если вы мне не верите, готова держать пари. Ставлю свой чепец.

— Ладно, оставьте лучше все как есть, — говорит слушательница и дает монашке четыре шиллинга».

Не могу понять смысл шутки. Переписываю текст. Может, когда-нибудь пойму.

14.32. Поджигаю «Панч», вздымаю его, как факел, и бегу по проходу с криком: «Пожар! Мы падаем! Машина горит!»

Цейлонка в сари вскакивает, барабанит кулаками по стеклу и кричит. «Лихори! — кричит она. — Лихори сунта!» Остальные продолжают сидеть, читают журналы, почти не поднимают глаз.

Смуглая стюардесса подходит ко мне.

— У вас до сих пор изжога?

Не дождавшись ответа, уходит в буфетную.

Я спрашиваю у цейлонки:

— Вы ничего не пили?

— Я только сегодня вечером выпью немного чаю. У нас пост. Рамадан.

— Тогда успокойтесь, — говорю я. — Насчет огня это была просто шутка.

— Вы не джентльмен, — говорит цейлонка и снова садится.

Черные, причудливо обуглившиеся страницы «Панча» величаво плавают в воздухе, опускаясь на подголовники и между рядами кресел.

Стюардессы раздают подносики с едой. Русая откидывает столик перед моим сиденьем и ставит на него подносик. Нам предлагают: бульон по-шотландски из дикой утки с сырными палочками, индюшачью ножку с миндалем, карамельный пудинг с вишнями и тосты с сыром на сладкое.

Цейлонка идет в туалет. Делаю вид, будто хочу взять себе журнал, для чего подхожу вплотную к ее месту и посыпаю транквилизатором лежащий на сиденье платок.

Обрывки сгоревшего «Панча» между тем рассыпались в прах и растоптаны ногами. На белых подголовниках — серый пепел. Никто не протестует. В голове у меня звенит песенка из фильма «В самый полдень»: «Do not forsake me, oh my darling»[28].

Ем, жую, напеваю.