Иссоп остановился, досконально продумал ситуацию и побагровел, смекнув, что это не приветствие, а оскорбление.
Тут надо заметить, что агрессивность в Иссопе была угрожающе недоразвита. Когда, например, мать давала ему мухобойку и посылала к окну в надежде избавиться от изрядного количества этих извергов, Иссоп уже за несколько шагов от мушиного сборища начинал кричать: «Кыш, кыш!» — и усиленно махал руками. Словом, хлопушке не оставалось ничего другого, как пройтись по чистым стеклам, хотя и это действие вызывало негодующее жужжание у опоздавших.
И уж конечно, перед лицом такого воинственного крикуна, каким был Хорст-Герман, наш Иссоп оказался совершенно беспомощным.
Буптек учуял слабость противника и усилил огонь насмешки:
— Иссоп Тоттенашке — коринка в какашке!
Тоттенашке — это была правда, Иссоп и не стал бы отрицать, что его фамилия Тоттенашке. Мать вдолбила ему это крепко-накрепко: «Тебя зовут Иссоп с двумя «с», а фамилия у тебя Тоттенашке с двумя «т».
Интересно, когда человека нарекают именем «Иссоп»?
Когда его матери так нравится ликер, настоянный на листьях иссопа, что, уезжая на медовый месяц, она прихватывает с собой бутылочку любимого напитка. До какой степени этот медовый месяц был связан с его появлением на свет, Иссоп не знал, как не знал он и того, что такое Hyssopus officinalis, упомянутое выше растение из семейства губоцветных, цветущее синими цветами.
— Меня зовут Иссоп с двумя «с» и Тоттенашке с двумя «т», — тихо ответил Иссоп и добавил, слегка возвысив голос: — А вовсе не коринка в какашке.
Иссоп знал, что такое коринка и что такое какашка — тоже.
Буптек помахал лопаткой над рыжеватой головой Иссопа и продолжал насмехаться.
— Иссоп с двумя «с» подох и облез.
Затем воткнул свое орудие в песок возле Иссоповых ног и приказал:
— Копай, холоп!
— Сам ты галоп!
— Ты хуже меня и должен делать, как я велю, — сказал Буптек.
— Ни капельки не хуже, — сказал Иссоп.
— А вот хуже, — сказал Буптек.
— Почему? — спросил Иссоп, который без раздумий согласился бы выполнить за Буптека любую работу, не вздумай тот осмеять его имя. Но Буптек недаром жадно внимал «народным» речам своего отца. Буптек настаивал.
— Почему? Да потому, что ты никуда не годишься. У тебя не светлые волосы.
— Рыжие лучше светлых, — отвечал Иссоп. При этом он ничего конкретного не думал. Будь его волосы зеленого цвета, он отдал бы предпочтение зеленым.
Теперь пришел черед задуматься Хорсту-Герману Буптеку. Он думал, думал и сказал:
— Я спрошу отца. Он все знает, и еще у него есть много новых книжек.
Иссоп устыдился. В их хозяйстве книг не водилось, ни старых, ни новых. Наконец через несколько ударов испуганного сердца Иссопу вспомнился спасительный кладезь духа, из которого могла черпать также и его семья.
И Иссоп пошел с козыря.
— А мой отец тоже все знает. Мы получаем «Сан-Лео-Блатт».
Красноречивая, насыщенная грозовым электричеством тишина вторглась между мальчиками. Иссоп сказал то, что надлежало сказать. В этой газете печатались анекдоты, радиопрограмма и всякие божественные притчи. Тягаться с такой универсальностью было непросто хотя бы и сыну учителя. Действительно, Буптек только и смог сказать:
— Чокнутый, как Чокке.
После чего Буптекова лопатка обрушилась на Иссопов нос, лоб и очки.
Молния рассекла мир, и побеги ее одновременно ударили в небо и в песочницу. Заводские трубы на горизонте раздробились на множество частиц, цветочная клумба переместилась на развешенное для просушки белье, ослепительно белое зарево вспыхнуло вокруг беседки, черноволосый ангел, взмахивая распростертыми крылами, перелетел через курятник, держа курс на Иссопа, а Иссоп, который вдобавок ко всему слышал дивное звучание шарманки и контрабаса, с радостной улыбкой взирал на преображенный мир. Ведь без сноровки трудно разглядеть четырьмя десятками глаз, что делается вокруг тебя. Вот он и стоял, зачарованный фантастическими картинами расколотой действительности.
Стоял, пока не ощутил вкус крови. Пока чья-то рука не сняла с его глаз разбитые очки. Пока черноволосый ангел, оказавшийся при ближайшем рассмотрении матерью Хорста-Германа Буптека в цветастом халате, не возопил:
— О боже, о боже, Хорсти сделал тебе больно, да?
Этот ненужный вопрос разбудил боль, накопившуюся в сознании Иссопа. На считанную долю секунды его охватил гнев, и он был уже готов запустить в Хорста-Германа свои формочки. Но учительский сын сумел использовать краткосрочный период мечтательности пострадавшего, чтобы спастись бегством, и тем лишил Иссопа возможности отомстить незамедлительно. Поэтому избитый решил уронить формочки, экономно — чтобы надольше хватило — зареветь и побежать домой. Рядом семенила цветастая и растрепанная мать Буптека. В правой руке она держала причудливо изогнутую оправу. Отец Иссопа мрачно встретил своего подпорченного первенца. На произнесенные нежным шепотом извинения учительши он только кивнул. Иссоп приглушил свой рев, чтобы послушать, о чем у них пойдет речь.
— Ах, какое счастье, что не в глаз. Муж, конечно, конечно же, откупит вам очки и накажет Хорста. Слава богу, с огрублением молодежи теперь покончено. Начинается новое время. И хайль Гитлер.
— До свиданья, — ответил старший Тоттенашке и, когда халат скрылся за дверью, добавил еще: — Чокнутый, как Чокке.
Затем он взглянул на сына, и во взгляде его смешались презрение и печаль. Мать же тем временем пыталась унять кровь, текущую у Иссопа из носа.
Чтобы больше не чувствовать на себе взгляда отца, Иссоп, покуда мать колдовала над ним, закрыл глаза и ушел в размышления. Один вопрос тянул за собой другой. Почему Хорст-Герман Буптек так внезапно обрушил свою лопатку на голову Иссопа? Почему взрослые вечно талдычат о новом времени? Почему некоторые из них говорят «хайлитлер»? Что означает «чокнутый, как Чокке»? Не открывая глаз, Иссоп спросил:
— А кто такой Чокке?
— Да так, один тип, вроде тебя! — горячо отозвался отец. — Выдумщик! Его знает вся улица. Он служит в какой-то газете! Ну да, в «Вестфаленботе». Он пишет стихи, где утверждает, будто деревья говорят фиолетовым языком, а из ветра делают скалы. Чокке, он малость не того, понимаешь? Когда дождь, он идет гулять, когда зима, он едет на взморье.
— Он добрый и многим помогает, — вмешалась мать.
— Но слишком мягкий, — сказал отец и растянул слово «мягкий», как свекольную ботву. — Если ты и впредь будешь продолжать в том же духе, из тебя вырастет такая же размазня. Ты должен был этому Буптеку поддать как следует — снизу вверх.
И отец как следует ударил воздух снизу вверх, Иссоп пытался воспроизвести этот удар, но у него получилось куда слабей, чем у отца.
Тут отец чуть не заплакал.
— Мальчик не приспособлен для нашего времени, — сказал он. — На улицах хулиганье проламывает друг другу черепа. Тут человеку нужен либо твердый череп, либо железный кулак. А у нашего Иссопа — ни того, ни другого. Вот Буптек-молодой — этот такой, как надо.
Иссоп хотел вставить, что Хорст-Герман обрушил на него вовсе не железный кулак, а стальную лопатку, но, когда он заговорил, мать сунула ему в нос два ватных тампона и тем смазала всю продуманную речь.
— Спокойней, Иссоп. — Вот что означали ее тампоны.
— Ну, что скажешь, Иссоп? — требовал отец.
