последнюю новость. Я собираюсь просить Салли выйти за меня замуж.
Карп отвел глаза.
— Карп, в чем дело? Ты что, думаешь, я мог бы найти кого получше?
Карп пожал плечами, раскачивал трость из стороны в сторону.
— У нас новый жилец. Немец. Эрнст, он, как бы это сказать, снимает комнату рядом с Салли.
— Ну и что? — спросил Норман. — Почему бы и нет?
Карп сморщился, зажмурился. Стер с лица улыбку и лишь тогда открыл глаза.
— Когда ты сердишься, — сказал Карп, — ты — вылитая Анна Паукер [70] в юношестве. — Карп пошарил палкой в открытом чемодане. Откинул мантилью, обнаружил альбом с пластинками. — Подарки?
— Зайду к тебе позже, — оборвал его Норман.
В дверях Карп замялся.
— Хозяина обижать негоже, — сказал он и вышел.
Норман прикрыл подарки рубашкой, решил сдернуть ее, когда придет Салли — пусть это будет сюрприз. Лишь бы жакет подошел, подумал он. Заварил чай, закурил и, изнывая от нетерпения, стал ждать. Прошел час. Он уже собрался выпить, когда в дверь постучали.
— Войдите.
Ее волосы выгорели, они помнились ему не такими светлыми.
— Салли, — сказал Норман, — Салли.
Она поцеловала его в щеку, он попытался привлечь ее к себе, но почувствовал, как она напряглась.
— Не спеши, — сказала Салли.
Тут Норман увидел Эрнста и понял, почему Салли напряглась. В комнате посторонние, вот она и зажалась.
Салли, как бы предупреждая Нормана, взяла Эрнста за руку и представила.
— Эрнст живет у нас, — сказала она. — Он бежал из Восточного Берлина.
Норман, не обращая внимания на Эрнста, рылся в чемодане.
— Салли, держи, это тебе.
— Какая прелесть. — Салли накинула мантилью на одно плечо, и, пока Норман, склонясь над чемоданом, искал жакет, кружилась и кружилась перед Эрнстом. — Как тебе, милый, нравится?
— Конечно, — сказал Эрнст. — Еще бы.
Норман выронил жакет. Во все глаза смотрел на них.
— Ждешь, чтобы я сказала, ну к чему это ты? — спросила Салли.
— Конечно же нет.
— Что-нибудь не так? — спросила она.
— Разумеется, нет. С чего ты взяла?
— Не знаю.
— Если ты не знаешь, тогда и я не знаю. — Норман прокашлялся. Взял себя в руки, улыбнулся. — Когда начнешь работать? — спросил он.
Салли заметила, что Норман сильно поседел. Круги под глазами еще потемнели. Он загорел, выглядел окрепшим, но за месяц заметно постарел.
— На следующей неделе, — сказала Салли. — Я так волнуюсь. Школа недалеко. Прямо, без пересадок, по Северной линии.
Норман все еще не решался присмотреться к Эрнсту, тем не менее, когда он повернулся к Салли, взгляд его был полон укоризны.
— В случае если тебя еще не просветили, — сказала Салли, — мы с Эрнстом живем вместе.
— Почему бы вам не присесть, — сказал он, ни на кого не смотря.
— Норман, я знала, знала, что могу на тебя рассчитывать. Знала, что ты нам поможешь. — Он не ответил на ее выжидательную улыбку. — Почему ты не писал, прислал всего одну жалкую открытку?
— Был занят.
Они сели на кровать, и Норман отвел глаза — не хотел видеть, как они держатся за руки.
— Я так тебе сочувствую: мне сказали о смерти твоего брата. Какой ужас!
— Да, — сухо сказал Норман, давая понять, что этой темы лучше не касаться. — Да, жаль Ники. — Он заметил, что Эрнст даже не пригубил чашки. — Вы предпочли бы рюмку коньяку? — спросил он.
— Нет, — сказал Эрнст. — Спасибо.
— Эрнст, чем вы намерены заниматься в Лондоне?
— Я…
— Норману мы можем открыться. У Эрнста нет документов. Он здесь незаконно. Но Эрнст говорит на пяти языках. И он очень толковый.
— Я хотел бы содержать себя сам. Мне неприятно жить за счет Салли.
Как же, как же, подумал Норман.
— А я, пожалуй, выпью. — Норман налил себе коньяку. — Что ж, — тон у него был холодный, — надеюсь, Лондон вам понравится.
— Насчет этого не беспокойся, — сказала Салли игриво, но дрожь в голосе выдавала ее волнение. — В один прекрасный день Эрнст женится на богатой толстухе, и она увезет его в Америку. Он намерен разбогатеть.
Норман пропустил ее слова мимо ушей.
— Вы называете себя беженцем, — сказал он. — Не откажите объяснить, что именно побудило вас покинуть Восточную Германию?
— Я не хулиган, — сказал Эрнст, — не вор и не извращенец. Меня не ищет полиция, если у вас это на уме.
— Вы, как говорится, выбрали свободу.
— Как говорится.
— Не будем о политике, — сказала Салли. — Терпеть не могу политики. Карп цепляется к Эрнсту, Норман, он…
— А чего бы ты хотела? Карп не один год просидел в их концлагерях. Ему есть что вспомнить.
— Мой отец, — начал было Эрнст, — тоже… — И запнулся. По-видимому, Норман, как и другие до него, вряд ли ему поверит.
— Что же ты, — сказала Салли. — Объясни ему.
— Мой отец, — начал Эрнст, — тоже…
Но он не мог рассказать Норману об отце. Боль была слишком глубокой, чтобы лишний раз дешевить ее пререканиями.
Глядя на Нормана, Эрнст думал: ты окружен друзьями, у тебя есть кров, кабинет, враги, семья, воспоминания о женщинах, так дай и мне жить. Найди себе другую, думал он. Дай мне передохнуть хотя бы месяц, я устал убегать.
— Вы не знаете, что русские делали в Германии, — сказал он.
— Коммунистический режим в Германии, — неуверенно начал Норман, — пожалуй, самый несовершенный…
— Ради бога, — сказала Салли, — поговорите о чем-нибудь другом.
— А чего вы ожидаете, — спросил Норман, — после лагерей?
— Я не сделал вам ничего плохого, — сказал Эрнст.
Норман ответил не сразу. Он боялся за Салли. Она такая наивная, доверчивая, а Эрнст — это же очевидно — просто ничтожество.
— Сколько вам лет? — спросил Норман.
— Двадцать два.
Салли прикусила губу.
— Норман, — попросила она, — ты не поможешь Эрнсту найти работу?
Двадцать два, подумал Норман, а Ники был всего-навсего двадцать один год.
