Джои вызвалась проводить его. Они добрели до Ноттинг-Хилл-гейт.
— Я рад за Чарли, — сказал Норман.
Джои взяла его под руку.
— Я тоже. Для него это так важно. — Джои замолчала. — А я уже чуть было не согласилась печатать для Боба Ландиса. Ну а ты знаешь, что это значит.
— Боб — ходок, — умиленно сказал Норман. — Какую женщину ни встретит, тащит в постель.
— А ты?
Норман потемнел в лице.
— Ладно, не буду больше дразнить тебя, — кокетничала Джои. И все же остановила его около дорогого магазина женского платья. — Ну почему, — указала она на деревянную блондинку в витрине, прикрытую лишь черным кружевным неглиже, — почему никто не купит мне вещичку вроде этой?
— Джои, ты что, считаешь меня ханжой? — спросил он, когда они отошли от витрины.
Джои залилась смехом. И не могла остановиться. Прижала руку ко рту, словно опасаясь, что смех выпадет и разобьется, как яйцо, но внезапно вновь посерьезнела.
— Нет, — сказала она, — только если ты закусишь удила, то дашь Бобу сто очков вперед.
— Джои, мне опостылела неприкаянность. Я хочу жениться, завести детей.
Она оцепенела.
— Вот и Чарли хочет того же. То есть тоже хочет завести детей.
— Прости, милая. Я это без всякой задней мысли.
— Знаю. — Джои злилась на себя. — Ну почему двое друзей не могут поговорить без того, чтобы чуть не каждую минуту просить друг у друга прощения? — Она поправила воротник его плаща. Улыбнулась нежно, сочувственно. — Норман, — спросила она, — а ты сказал Салли, как ты к ней относишься?
— Я уже говорил тебе, — отрезал он, — что Салли для меня — всего лишь очередная девчонка, не больше.
— Норман, зачем ты так!
Он нагнулся, коснулся губами ее лба.
— Увидимся, — сказал он. — Храни тебя Бог.
— Не можешь без нее, — вслед ему крикнула Джои, — воюй за нее.
Когда Норман вернулся домой, его, развалясь на кровати, ждал Карп. В руке он держал до половины очищенный банан. Одну щеку Карпа раздуло так, точно у него флюс.
— Ты как вошел? — спросил Норман.
Карп молча поднял руку, заслонился крохотной ладошкой, точно защищался от порыва ветра. Норман подождал, пока Карп дожует банан.
— У меня ключи ко всем комнатам. Я тут, если ты не забыл, хозяин. — Карп тяжело поднялся. — Мистер Сонни Винкельман звонил три раза.
Норман набрал номер Винкельмана.
— Все в порядке, Сонни, — сказал он. — Я перепишу твой сценарий. Дай мне на минутку Беллу, пожалуйста.
Трубку взяла Белла.
— Если ты не против, — сказал Норман, — я хотел бы привести на вечеринку Салли с ее парнем.
—
— Вот именно. Если ты не против.
— Разумеется, — сказала Белла, — если ты…
— Спасибо. — Норман повесил трубку.
— Это ты здорово придумал, — сказал Карп. — Я и сам хотел подкинуть тебе такую мыслишку.
— Карп, что ты хочешь этим сказать?
— Твои друзья бежали с Запада. Эрнст — с Востока. Салли увидит, что твои друзья думают об Эрнсте, глядишь, и сама задумается.
— Чушь, — сказал Норман. — Это всего-навсего дружественный жест.
— Как же, как же, — сказал Карп, и был таков.
— Ты понял, понял? — Салли повалила Эрнста на кровать, запрыгнула на него. — Это означает, что Норман хочет с тобой подружиться. Он к нам переменился.
Эрнст тоже был вне себя от радости. За те три дня, что оставались до вечеринки, Салли рассказала ему обо всех, кто, как она предполагала, там будет. Он посоветовал, какое ей выбрать платье, и в пятницу Салли — сюрпризом — купила ему куртку.
По ночам Эрнст лелеял несбыточные мечты. Ники и прочие кошмары, мучившие его по ночам, не то чтобы учтиво удалились, а отступили в сторону, как акулы, изготовившиеся прикончить в следующий раз. Эрнст вознамерился понравиться друзьям Нормана и три дня перебирал в уме, какой лучше подобрать к ним подход. Как знать, может, стоило бы рассказать им об отце.
Карле Хаупте.
Эрнст явственно представлял, как старик мечется из одной зоны в другую, всецело завися от денег, что от случая к случаю посылает ему сын, от которого он отрекся, в надежде обрести то, что утеряно, — семью, уважение к себе, — под подозрением обеих сторон. За евреями — справедливость и их погибшие, которым нет числа. А что за Карлом Хауптом — слабохарактерность и гордость, причем не вполне законная, тем, что он был противником Гитлера, да и то не слишком явным. Когда в Саксонии при коммунистах, вспоминал Эрнст, старика в конце концов забрали в полицию, его допрашивал тот же самый чиновник, что и при нацистах. Камера, куда его посадили, тоже оказалась старой гестаповской камерой. Эрнст устроил скандал, и вот тогда-то — если оглянуться назад и докопаться до сути — его сомнения насчет ССНМ и коммунизма вызрели и вскрылись, как нарыв.
С того дня Эрнст попал под подозрение. Все же он скопил кое-какие деньги, увез отца назад в западную зону и подыскал ему комнату.
— Раз ты с ними, — сказал тогда старик, — ты с ними одним миром мазан.
— Хватит.
— Ты ничем не лучше вора.
— Старый дурак, — сказал Эрнст. — Что ты понимаешь.
— Я-то к ним никогда не примыкал.
— К нацистам, ты хочешь сказать.
— К нацистам…
— Нет, ты не примыкал к нацистам. Но и подпольщикам не помогал.
— Я — твой отец. Изволь разговаривать со мной уважительно.
— Моя группа помогала подпольщикам. Мы не такие, как вы. Мы боремся за то, чтобы мир стал лучше.
— Опять?
Эрнст оставил отца без ответа.
— Ты с ними заодно, — сказал тогда отец. — Значит, ты с ними одним миром мазан. Они недалеко ушли от нацистов.
— Старый дурак, — орал Эрнст, — ну что ты смыслишь в истории?
Затуманенные горем глаза старика посуровели: он озлился.
— Не приходи ко мне. Ты мне больше не сын.
Эрнст заплатил за комнату за месяц вперед. А вернувшись в восточную зону, обнаружил, что СГБ[78] установила за ним слежку. Он еще некоторое время вел себя, как примерный комсомолец, но через месяц почувствовал, что и дня больше не вынесет. И бежал. Отец снова отказался его видеть, но время от времени писал ему, просил денег.
Салли предупредила Эрнста, чтобы он не рассказывал про это на вечеринке. Среди друзей Нормана много попутчиков: они ему ни за что не поверят. Лучше всего, сказала она, вообще не упоминать о Германии. И политических дискуссий тоже лучше избегать.
В ночь перед вечеринкой Эрнст так и не заснул.
Столько лет он рисовал себе в мечтах, как его вводят в интеллигентное общество и он вращается
