А на следующий день в Лондоне Норман пошел на вечеринку к Сонни Винкельману. Сонни жил в Хампстеде в большом краснокирпичном доме. Субботними вечерами туда стекались американцы, голливудские и нью-йоркские писатели, режиссеры и продюсеры, по большей части из тех, кто попал в черный список. Винкельман, в прошлом успешный голливудский продюсер, грузный мужчина средних лет с кудлатой рыжей головой и бородавкой на шее величиной с десятицентовик, вид имел апатичный. Но апатичность была уловкой. Потому что эти бесцветные глаза под тяжелыми веками, казалось, ничего не видящие вокруг, внезапно загорались бешеным огнем и ничего не упускали. Винкельман всегда был начеку.
Он был везучий. У него имелись деньги, и Министерству внутренних дел он дал прикурить с изумительной elan[36].
Продюсерам помельче, из тех, кто на подхвате, пришлось не в пример труднее. Бадд Грейвс, тот даже паспорта и того не имел. Актеры, если им удавалось получить разрешение на работу, устраивались недурно. Так же, как и режиссеры, хотя те нередко вынуждены были работать анонимно. Самый талантливый из писателей, Боб Ландис, на первых порах пробивался с трудом и, хотя тоже работал анонимно, снова огребал немалые деньги.
У Винкельмана собрались все. Пришел даже Карп — он в свое время помог Сонни подыскать дом. Пришла и Салли, она в этой компании была лицом новым.
— На резню в Кении всем плевать, — говорил Боб Ландис, — но если, не дай бог, плохо обошлись с лошадьми, которых везут морем на голландские бойни, «Манчестер гардиан» [37] несколько дней кряду отдает под эти материалы первую полосу. У британцев сердца надрываются.
Кто-то отпустил шутку на идише, и Чарли, хоть и не знал идиша, радостно рассмеялся. Чарли был католик, но низенький, толстый и, как подозревали, никакой не Лоусон, а Лейбовиц, он у многих сходил за своего. Чарли почти никогда не разъяснял это недоразумение: временами оно шло ему на пользу.
Сегодня Чарли был на седьмом небе. Потому что до сих пор у emigres [38], у Винкельмана в особенности, Чарли числился человеком второго сорта: в Голливуде его держали на мелких подработках и в свой круг не допускали. Но было это, разумеется, до того, как самые яркие звезды радикального толка поплатились за свои заблуждения и публично покаялись. Было это, когда критериями служили блеск ума и талант — вот за что принимали в свой круг, а в Лондоне всего-то и требовалось — не уронить себя, когда предстанешь перед Комиссией[39] .
Салли, искусительно прелестная в зеленом тафтяном платье, примостилась на ручке Норманова кресла. Умысла, судя по ее улыбке, в этом не было, но близость ее груди томила Нормана.
— Что такое материал? — спросила она. — Похоже, все только об этом и говорят.
— Материал — это сценарий. — Норман чуть отодвинулся от ее бедра. — Это — торжище, здесь продают и покупают сценарии.
— Норман, отец взял с меня обещание повидать вас.
Отец Салли Макферсон был директором школы. Норман знал его по Монреалю.
— Ваш отец — на редкость благожелательный человек.
— Благожелательным людям, — сказала Салли, — мир не перевернуть.
Шея у нее была поразительно белая. От нее шел сладостный запах, запах свежести. Норман снисходительно хохотнул. В ее возрасте он был такой же. Салли сообщила, что в Лондоне собирается преподавать в школе. Ей двадцать четыре года. Она сообщила и это.
— У меня брат чуть моложе вас, — сказал Норман. — Ники вчера исполнился двадцать один год.
Салли была чуточку пьяна. Норман ей нравился. Потому что то — какое-никакое — свойство, толкавшее одних курить трубку, других отращивать бороду, ему было дано от природы. Он в таких подспорьях не нуждался.
— Эти люди, — сказала Салли, — чем-то напоминают мне отца. Сейчас он отказывается покупать южноафриканский херес, хотя и до этого у нас дома хереса в заводе не было. — Она погладила Нормана двумя пальцами по шее. — А что, они все члены партии? — спросила она, помавая рукой с бокалом.
— Какой партии? — спросил Норман.
Салли прыснула.
Норман поцеловал ее в лоб и пошел налить им вина. Ему было хорошо.
А в другом углу Чарли затесался в группу театрального люда. Тут были продюсер, который не имел финансовой поддержки, зато имел охренительный сценарий, и режиссер, который не имел сценария, зато имел возможность снять охренительный кинотеатр, и начинающая актриска с охренительно богатым мужем, который при случае мог оказать финансовую поддержку, и английский журналист, который охренительно вел колонку светской хроники и которому приплачивали все, кроме Чарли. Поэтому свой медовый взгляд он нацелил на Чарли
— Рад видеть вас среди нас, мистер Лоусон. Я и сам люблю американцев.
— Похоже на то, — сказал Чарли. — Иначе вы не превратили бы этот остров в американскую колонию.
Джои извиняюще улыбнулась.
— Он шутит, — сказала она.
— Я веду антиамериканскую пропаганду, — сказал Чарли.
Карп — он смотрел на них плотоядно, как на лакомое блюдо, — вклинился в кружок.
— Вот вы где, мистер Джереми, — обратился он к режиссеру, — я, по-моему, еще не имел случая сказать, какое наслаждение доставил мне ваш последний фильм.
Внешность у Карпа была своеобразная. Лицо круглое, но руки-ноги такие худые, что огромный, прущий вперед живот ошарашивал. Выражение лица разом важное и обиженное, глаза навыкате. Розовые ручки — ни дать ни взять яблочки с пальчиками — поглаживали набалдашник трости.
От едкой улыбочки Карпа Борис Джереми шарахнулся.
— Я ни на что не претендую, — сказал он. — «Убить в следующий понедельник» — кусок дерьма и ничего больше.
Боб Ландис хлопнул Джереми по спине и широко — от уха до уха — ухмыльнулся.
— Не надо себя переоценивать, — сказал он.
Винкельман, вяло и вместе с тем ничего не упуская, проплывал между гостей, точно кит между рыбешек помельче. Нормана он перехватил, когда тот в очередной раз направился к бару.
— Норм, Чарли переслал мне из Нью-Йорка пару сценариев. Он ждет, чтобы я с ним поговорил.
Норман посмотрел туда, где на ручке его кресла сидела Салли. И улыбнулся ей. Интересно, промелькнула у него пьяная мысль, черное ли белье на ней.
— С технической стороны к ним не придерешься, — сказал Винкельман. — Чему ты улыбаешься?
— Ничему, — сказал Норман. Голубое, подумал он. Голубое, вот какое ей пойдет.
— Но что-то я от них не загорелся.
Кто-то разговаривал с Салли. Карп, это Карп.
— Жаль Чарли, — сказал Норман.
— Среди них есть одна комедия с крепким сюжетом. Действие происходит в Нью-Йорке. А вот диалоги в ней — надо б хуже, да нельзя. Но если я куплю этот сценарий, Норман, ты — эй, я что, тебе мешаю?
— Нет.
— Тебя что, коробит от разговоров о деньгах?
Норман засмеялся.
— Если я куплю его, ты согласишься над ним поработать, а, Норм?
Норман часто думал, что Винкельман, да и не он один, заключает сделки и широко рекламируемые тайные соглашения с разными партнерами для того лишь, чтобы не потерять форму, — так генералы спорят об условных потерях на маневрах. Порой, однако, в этих условных боях случаются и настоящие потери. К
