— Меня сейчас стошнит, — сказала она и, зажав рот рукой, выбежала из комнаты.
Эрнст услышал, как хлопнула дверь уборной. Сел на кровать, закурил.
Малкольм и Пегги в конце концов нашли друг друга.
— Малкольм, — сказала Пегги, — ты не видел, где этот немец?
— Какой немец, тот, кто свистнул бумажник Фрэнка?
— Что?
— Что слышала.
— От Ники рехнуться можно. С ним всегда так, подцепит кого-то, а через пять минут говорит, что на дух его не переносит.
— Ники тебе так сказал?
— Ну да, он сказал, что на дух этого парня не переносит.
— Слышь, я видел, как этот стервец только что прокрался наверх. Об заклад бьюсь, он хочет стырить пальто и все такое. Пег, ты иди звонить в ПВП[35], а я тем временем послежу за ним. Поторопись.
Ники переходил из комнаты в комнату, но Эрнста нигде не нашел, и он налил себе еще и спустился в полуподвал. Там в одиночестве сидела Милли.
Фрэнк — он отключился — лежал на диване и громко храпел.
— Я надралась, — хихикнула Милли и отхлебнула из бокала Ники. — Поздравляю с днем рождения, — сказала она, когда Ники обнял ее. — Поздравляю… Нет, нет, Ники, сегодня не могу.
Когда Ники поднялся в холл, там его уже подкарауливала Пегги.
— Помаду сотри, — сказала она. — Уж хотя бы это ты мог сделать. Как минимум.
И убежала.
Ники повернулся и увидел лежащую в кресле девушку — ноги ее были перекинуты через одну его ручку, голова лежала на другой. Ее приятель только что ушел — не иначе как добавить, — и она осталась в темной комнате одна. Девушка откинула темные волосы, рассеянно расстегнула пуговку-другую на блузке. Затем закурила так неспешно, отрешенно, словно ни время, ни мировые события, ни неотесанные парни ей не страшны. На ее лбу выступили бисеринки пота, с ножки свисала золотая туфелька. Блестящие глаза, красивое тонкое личико, узенькая талия. Ники боялся пошевельнуться, чтобы не отвлечь ее. Полная естественность, с которой она поправляла юбку, преисполнила его счастьем. Потом лицо девушки осветила широкая, блаженная улыбка, и Ники понадеялся, что она заснет, а ее солдат, кто бы он ни был, не вернется, не станет ее домогаться, а завтра грязно говорить о ней в казарме. Девушка потерла губы — там, где они припухли. Ники, глядя на нее, вдруг захотелось, чтобы душная комната обернулась лесом, а все девчонки, пьяные от солнца, томления и смеха, танцевали вокруг деревьев. Солдат вернулся.
— Вот черт, — сказал он девушке. — Пегги заперлась в сортире. Плачет навзрыд.
Ники услышал, как вдалеке завыла полицейская сирена. Сел за пианино, начал импровизировать. Вот тут-то и объявился поднабравшийся Малкольм.
— Ты никогда не был мне другом, — сказал Малкольм. — Ты с твоими заумными словечками, заумными разговорчиками и заумными книжонками. Да-да, ты. Колледж за плечами. Деньги? Денег навалом. Прикидывался, что говоришь, как мы, чувствуешь, как мы, а сам за глаза смеялся над нами. Так вот что я тебе скажу, сукин ты сын, нацистский благодетель…
— Дождик, дождик перестань…
— И еще кое-что скажу. И не думай…
— Божья коровка, божья коровка, улети на небо, принеси мне хлеба…
— И еще кое-что скажу…
— Уйди, Малкольм. Отвали.
— Твой дружок сейчас наверху — обшаривает карманы и сумки.
Ники бросил играть. Полицейские сирены завыли уже поблизости.
— Пегги вызвала ПВП, — сказал Малкольм.
— Вызвала кого? Ну и дураки же вы!
Ники охватил гнев на Эрнста за его предательство, на Малкольма, на дружка красивой девушки, гнев на все, что есть неприглядного в мире, не владея собой, он оттолкнул Малкольма, разбил бутылку о стену и, сжимая в руке горлышко, ринулся наверх.
На его место за пианино сел Джимми Марко и запел:
Выпускник Уэст-Пойнта и его девушка услышали, как наверху что-то грохнулось, и отпрянули друг от друга. Но больше никаких звуков не последовало, и они снова обнялись.
Малкольм был на улице — встречал ПВП, и ничего не услышал.
Харви Джонс, тщедушный, закиданный прыщами капрал в очках без оправы, зажал в углу профессора. Харви был проповедник.
— Да, — говорил он, — я здесь последнюю неделю. В следующий вторник меня отправят назад в Страну Больших военторгов. Но да будет вам известно, здешняя работа давала мне истинную радость и я, когда вернусь домой, продолжу свидетельствовать о Иисусе.
— Рад за тебя, сынок, но, если ты не против…
Пегги услышала, как наверху опять что-то грохнулось, и оцепенела: пыталась сквозь шум и гам различить, что там творится.
— Когда два года назад я получил повестку, я страх как огорчился. И что я первым делом спросил себя в тот день: почему, ну почему Господь попустил, чтобы меня призвали? Разве я не множил братство Христово дома? Уж не карает ли меня Господь? И потом, сэр, когда Господь направил меня за границу, я вновь спросил себя: почему? Почему Господь послал меня за границу? И нынче ответ мне яснее ясного. Господь послал меня за границу, чтобы я нес Его слово, и, верьте мне, друг, для меня это истинная радость. Господь…
— Прости, сынок, но… — доверительный тычок в бок. — Я, пожалуй, пойду — проверю, как у вас работает канализация. А всё…
— Господь дал мне одержать замечательные победы здесь, в Германии.
— А всё, знаешь ли, пиво, — солнечная улыбка, — момент, и я вернусь.
Солдат, куривший в дворике, когда на траву, расплескавшись, упал бокал, пригнулся. Раздался женский крик. Из-за деревьев вынырнули две парочки.
— Там какой-то человек, — выдохнула девушка, — он…
— Какой-то парень, весь в крови, выпрыгнул из окна и рванул… — солдат показал, — вон туда.
Двое солдат кинулись вдогонку за парнем, выпрыгнувшим из окна Пегги. За Эрнстом.
Всем в доме вмиг стало ясно: случилось что-то неладное. Парочки разъединились. Мужчины поправили галстуки, женщины — прически. Какая-то толстуха тихо захныкала. Но тут, слава богу, в комнату ворвались полицейские.
Пегги смотрела в потолок, в глазах ее стояли слезы, она молила: Господи, прошу тебя, Господи, убереги его.
Наконец включили свет. Наверху страшно закричала женщина.
Малкольм взбежал по лестнице. За ним ринулись двое полицейских, за ними — еще четверо. Они были при оружии, но оно не понадобилось. Эрнста и след простыл.
— Я знаю, как его зовут, — вопил Малкольм. — Эрнст. Эрнст Хаупт. Найдите гада. Найдите подлюгу, прикончите его.
В схватке с Эрнстом Ники истек кровью. Все же его — в надежде каким-то чудом спасти — отомчали в госпиталь.
