яростью.
— Этого на самом деле не было, — повторяла она. — Ничего этого не было. Я проснулась в постели, как это обычно и бывает, когда мне снится этот сон. Рядом были отец и мать.
— Ты рассказала им о своем сне?
— Сначала не могла. Наверное, у меня случилась истерика. Я помню, как отец укачивал меня, гладил мне волосы и укачивал. Он все время повторял, что это сон, просто страшный сон, и что он не допустит, чтобы со мной случилось что-нибудь плохое.
Притянув ее к себе, Кэм долго смотрел ей в глаза. — Это не был сон. Клео.
— Нет, это был сон. — Руки ее тряслись, — Это, конечно
— Я знаю, что он беспокоился о тебе. Знаю, что он любил тебя. Но мне кажется, он был втянут во что-то такое, чего сам не мог контролировать. Как это было с выпивкой, Клер.
Она с упрямой яростью затрясла головой. — Я не верю этому.
— Клер, он, наверное, места себе не находил при мысли, что ты видела его и все, что там происходило. И спустя годы тебе по-прежнему снятся эти кошмары, и он видит, что это не прекращается. Тогда он пытается выйти из игры. Возвращается к религии своего детства.
— Ты не знал его так, как я.
— Нет, не знал.
— Он никому никогда бы не причинил вреда. Он не был способен на это.
— Возможно, он никому кроме себя и не причинил вреда. Клер, мне ужасно не хочется задевать твои чувства, но мне придется копнуть поглубже. Понадобится вся возможная информация о той земельной сделке под торговый центр. И о смерти твоего отца тоже.
— Зачем? Какое значение это имеет теперь?
— Потому что, то, что ты видела в ту ночь, все еще продолжается. Ты еще кому-нибудь рассказывала об этом сне?
— Нет.
— И не рассказывай.
Она кивнула. — Так мы закончили?
— Нет. — Он снова притянул ее к себе, не обращая внимания на ее неподатливость. — Я все равно тебя выслежу, Худышка, — пробормотал он. — Ты можешь отступить, построить стену, убежать и замести следы. Но я все равно тебя выслежу.
— Сейчас я просто не в состоянии думать о наших отношениях.
— Нет, можешь. — Он приподнял ее за подбородок, и их глаза встретились. — Потому что, когда все закончится, останется только это. Я люблю тебя. — Он сжал ее крепче, когда она уже была готова отвернуться. — Черт возьми, это тебе придется проглотить раз и навсегда. Я люблю тебя, и я никогда не думал, что буду к кому-нибудь испытывать такое чувство. Но это факт.
— Я знаю. Если бы это случилось без того, остального.
— Но это случилось. Это самое главное. Я хочу знать, что ты собираешься с этим делать?
Она прижала руку к его щеке. — Наверное, отвечу тебе взаимностью. Вот, пожалуй, все, что я могу сейчас сделать.
— Отлично. — Он поцеловал ее. — Я бы хотел облегчить тебе все это.
— Я достаточно взрослая, чтобы устраивать свои дела сама. Я бы предпочла иметь друга, а не белого рыцаря.
— А как насчет друга и черной овцы?
— Приятное сочетание. Я не скрывала от тебя того, о чем только что рассказала. Нет, скрывала, — поправилась она раньше, чем он успел заговорить. — Прежде всего я скрывала это от самой себя. Мне нужно пойти домой и все обдумать. Ты хочешь подержать эти книги у себя?
— Да, Клер… — Он смахнул волосы с ее щек. — Нам придется снова обо всем этом поговорить, обсудить подробности, которые ты, может быть, вспомнишь.
— Я как раз боялась, что ты заговоришь об этом.
— Давай пойдем поужинаем куда-нибудь сегодня вечером. Что ты скажешь о мексиканском ресторанчике? У них там бумажные цветы в горшках.
— Отличная мысль. А давай поедем на твоем мотоцикле.
— Вот такая женщина мне по душе.
— Я буду готова в семь. — Она подошла к двери, затем остановилась. — Рафферти, ты просто невероятно мне облегчил все это. Я тебе очень признательна.
Оставшись один, он уселся за стол и стал изучать свои записи. По мере их изучения у него возникло убеждение, что в дальнейшем он уже не сможет ничего облегчить.
ГЛАВА 25
Мин Атертон была из тех женщин, которые выставляли для украшения стола свечи, так и не сняв с них целлофановой обертки. Почти все, чем она владела, предназначалось для показа, а не для практического употребления.
Она могла купить розовые или лиловые свечи — ее любимые цвета — и поставить их в настоящие медные или хрустальные подсвечники, где те и стояли в чистеньких обертках, не будучи никогда зажженными.
Она обожала покупать вещи. Более того, ей нравилось то, что она могла позволить себе покупать вещи, в особенности те, что были недоступны ее соседям. Она часто оставляла этикетки с ценами, надеясь, что кто-нибудь из гостей взглянет на оборотную сторону вазы или статуэтки. На их месте она бы так и поступила. И поступала.
Мин считала жизнь напоказ своей обязанностью. В конце концов, она жена мэра и ей надо поддерживать свой статус. Она знала, что они самая состоятельная пара в городе, и что ее муж предан ей. Разве он не подарил ей на прошлое Рождество пару настоящих бриллиантовых сережек? По полкарата каждая вместе с оправой. Мин каждое воскресенье демонстрировала их в местной церкви.
Во время пения псалмов она специально убирала волосы за уши и вертела головой из стороны в сторону, чтобы камни блистали на свету на зависть прихожанам.
Ее дом был забит мебелью. Она не увлекалась антиквариатом, каким бы дорогим и редким он ни был. Мин любила новые вещи, совершенно новехонькие, чтобы воспользоваться ими первой. Она покупала только у известных фирм. И она могла непринужденно болтать о своих Ля-Зет-Бой, Этане Аллене или о Сили Постюрепедик как о своих близких родственниках.
Некоторые из менее доброжелательных соседей говорили, что было бы лучше, если б у нее было поменьше денег и побольше вкуса.
Но Мин сразу же распознавала проявления зеленой зависти и воспринимала их как заслуженную награду.
Она любила свой большой кирпичный дом на Л орел Лейн, и сама украсила каждый сантиметр его, от гостиной, где стоял диван с розами и лавандой на обивке и такими же портьерами, до туалетной комнаты, выложенной керамической плиткой дикого розового цвета и обями цвета гиацинта. Ей нравились огромные статуи танцующих дам в бальных платьях и мужчин в камзолах. Все цветы в доме были искусственные, но помещены в дорогие вазы в форме мохнатых овечек или кроликов с ватными хвостиками.
Творческий пыл Мин не ограничивался интерьером. Ни в коем случае. Ведь далеко не все жители Эммитсборо удостаивались чести переступить порог замка Атертонов.
