Парнишкам на сцене подпевал весь зал. Вообще же, отметил Павел Петрович, чем дольше длилось мероприятие, тем теплее становилась его атмосфера. Ряды сектантов дружно раскачивались в унисон мелодии, люди в зале раскраснелись, чувствовалось возбуждение и нетерпеливое ожидание чего-то особенного, редкого, важного для каждого сидящего здесь.
«Что они затевают?» – спрашивал себя Пашка.
Ему вспомнились порнострашилки – как в конце сектантских собраний братья и сестры по вере, принявшие галлюциногены, предаются сексуальному непотребству.
Седов наморщил нос, догадываясь, что с непотребством ему сегодня не повезет.
Решив покурить на улице, а может, и удрать совсем, Седов отвернулся от сцены. И в этот самый миг весь зал вдруг разом смолк. Паша остановился и посмотрел на сцену, где стоял и улыбался человек в сером пальто.
Паша моргнул. У него была почти идеальная зрительная память, поэтому он не сомневался, что видит одного из тех двоих мужчин, что приходили к нему в квартиру за Элей и испачкали его обои красной краской. Пальто, конечно, на человеке не было. Одет он был в длинное свободное одеяние наподобие римской тоги, только с рукавами.
Человек в тоге продолжал улыбаться и тянуть паузу. С каждой секундой нетерпение в зале нарастало, становилось все жарче, все тревожнее. Некоторые сектанты вскочили со своих мест, но тишина сохранялась почти идеальная.
– Чистые сестры и братья мои! Я пришел к вам, потому что хочу помочь каждому. О радости я хочу говорить сейчас, о радости! О земной нашей радости, для которой мы пришли на землю. Плохо, если в сердце у тебя горе и не хочет оно отпустить тебя! Плохо, ибо все, что мы знаем, – это то, что умрем. Когда? Неизвестно! Как? Неизвестно! Что же будет, если смерть обнимет тебя в минуту скорби, а последний твой вздох будет слезливым всхлипом? А будет смерть безо всякого смысла, вечная чернота. Мы же хотим, чтобы смерть стала для каждого из нас откровением, дорогой, шагом, взлетом. Вторым словом будет «спасение», а третьим – рай!
Каждую свою фразу проповедник произносил немного нараспев, будто бы даже выводя некую мелодию – того сорта, что нельзя выразить нотами. Каждый в зале слышал то, что хотел, будто бы проповедник обращался именно к нему персонально, избранно, с пониманием и прощением, выделяя из общей массы каждую пару глаз, вливая ядовитую ароматную сладость в каждую пару ушей.
– Мы живем… мы дышим… мы видим… Разве можно желать большего! В жизни надо уметь радоваться, надо уметь жить!
«И правда, – подумал Паша, – чего бы не радоваться, коль есть деньги на огненную воду?»
Продолжение проповеди он слушал вполуха, думая о своем. Может, проповеднику удалось коснуться его шрамов, а может, просто из-за трезвости мысли, причинявшие вечную боль, снова стали грызть сердце.
Очнулся он, только когда в зале началось невероятное. Сектанты встали со своих мест, в их руках, поднятых вверх, колыхались белые цветы, над залом распустились белые с золотом полотнища, люди нестройно скандировали: «У-чи-тель! У-чи-тель! У-чи-тель!» На глазах многих, как женщин, так и мужчин, появились слезы умиления, счастья, надежды. Звучала музыка, но ее почти не было слышно.
Это длилось с полминуты, а потом багряный задник сцены взмыл вверх, и на золотом фоне второго задника появился человек в белом. Он стоял, как и проповедник до него, опустив руки, чуть откинув голову, и улыбался.
Если честно, Паша слегка остолбенел, увидев этого типа: это был невероятно некрасивый человек! Правильно было бы назвать его ужасным человеком: такое крупное, морщинистое лицо с глазами навыкате, с безобразно тонкогубым ртом, грушеподобным носом и скошенным подбородком отталкивало не только сочетанием своих черт, но и выражением невероятной обособленности, отдельности от всех и каждого. Он будто бы знал про себя, что он – другой, инопородный, инфернальный, и будто бы это в себе и любил больше всего на свете. И еще Пашке показалось, что появившийся урод не совсем понимает, что вокруг него происходит.
В толпе раздался женский визг. Кто и где кричал – было непонятно, через несколько оглушительных секунд визг смолк, и только тогда человек, стоявший на сцене, медленно опустил голову и так же медленно поднял ее.
– Приветствует… – сказала женщина, стоявшая рядом с Пашей. Та самая, что поясняла ему про земледельцев. Она выглядела удовлетворенной, словно счастливая бабушка, наблюдающая, как ее внук рассказывает стихи на детсадовском утреннике.
– Приветствует!.. – раздалось со всех сторон. – Приветствует!..
Потом Учитель чуть повернул голову и посмотрел вниз. Оттуда он получил какой-то сигнал и протянул вперед руку ладонью вверх.
– Приглашает вопрошающих… – снова прокомментировала Пашина соседка.
– Вопрошающих!.. Вопрошающих!.. – эхом раздалось в зале.
В самой середине зала встала женщина в черном. Нервничая, дрожащим голосом она спросила:
– Когда я умру? – и пояснила робко: – Рак у меня, а дочку уже схоронила…
Учитель покачал головой вправо-влево трижды, а откуда-то из первых рядов прозвучали слова:
– Ответ тебе будет. Приходи завтра.
Женщина села. За ней поднялся молодой парень, прилично одетый, как одеваются в Гродине хозяева ларьков, торгующих дешевыми продуктами.
– Это… – забубнил он, – это… скажи, лицензию мне на алкоголь когда дадут? А то… это… никак не получу. То одно, то другое.
И снова ответ ему пришел из первого ряда, а Учитель только рассеянно улыбнулся в зал:
– Приходи на личное благословение и все получишь.
Женщина рядом с Пашей пояснила:
– Благословляет на бизнес.
– Как это? – спросил Седов тихо.
– Так, а как же?! Все, кто благословение на бизнес получили, – сейчас вон, работают!
– А чего за благословение Учитель хочет?
– Чтобы мы спаслись.
За парнем, алчущем лицензии на водку, вставали другие. Каждый спрашивал свое, но прямого ответа в лоб никто не получил. Одним обещался ответ назавтра, другим, в основном тем, кто спрашивал о бизнесе, предлагалось прийти на благословение. Пашу раздирало желание тоже задать вопрос, например, о том, когда он окончательно сопьется. Но наглости не хватило, да и ответ был предсказуем: придите завтра на благословение – и вы сопьетесь прямо послезавтра!
Но ехидничал здесь только он. Остальные были в полном восторге от всего действия, и от вопросов, и от ответов. Неужели, думал Седов, оглядываясь, вся эта система работает?
Для себя Паша отметил, что уже привык к уродству Учителя и почти не замечает некрасивости его лица. Даже наоборот! Оно кажется совсем иным: особенным, запоминающимся, дарящим особенное впечатление. Такое лицо не забыть, такие лица должны быть только у необыкновенных и в чем-то выдающихся людей. Даже носить такое лицо надо особенно, осознавая всю гамму эмоций, которую оно вызывает у окружающих, умея правильно расставить акценты в воздействии, умея привлечь и оттолкнуть…
Глава 12
ВЕЗУЧАЯ КАТЬКА
Катька считала себя невезучей с самого рождения. И какое тут везение, если ты родилась четвертой дочерью в семье медсестры и прораба?! Папик хотел сынка, наследника, а получались только девки.
Катьку мама с папой родили напоследок, когда бате уже сороковник стукнул, и отсутствие у нового ребенка мужских причиндалов так сразило незадачливых родителей, что папик стал выпивать с горя, а
