мамаша так даже хотела Катьку в детский дом отправить. Это Катька не сама придумала, чтобы себя жалеть всласть, вовсе нет!
Это ей тетя Маша рассказала. Тетя Маша, мамина сестра, одинокая старая дева, пьющая притом. Тетю Машу тоже никто не любил. Папик, хоть и сам за воротник заливал, с ней за стол не садился. Говорил, что терпеть не может эту старую уродливую клячу. А терпеть не мог за длинный язык и бесстрашие – одна только тетя Маша не боялась ему заявить в лицо:
– На что тебе наследник, мурло ты немытое!
Чего он наследовать будет? У тебя же, кроме глистов, нет ни хера – ни мозгов, ни денег! Расплодился тут, как таракан!
Скажи что-то подобное Катькина мать – живо бы в рожу получила! Дочки, так те только и бегали, вылупив глаза, уворачиваясь от тумаков и подзатыльников. Папик и на тетю Машу замахивался, но ударить ни разу не посмел. Она так на него зыркала, что он осекался и с досады лупил корявой ладонью по столу. За это Катька тетю Машу больше всего уважала.
И когда несчастные и немолодые родители двадцать пять лет назад решали, что делать с четвертой нежеланной дочкой, опять пришла тетя Маша и низким прокуренным голосом своим выдала:
– Выродили, а теперь бросать?! Ах вы, сволочи! Вас самих родители бросили? Нет? А эту кроху, значит, можно? Иди сюда, дитё, не реви…
Родители устыдились теткиного крика на весь роддом, зашикали на нетрезвую сивиллу и Катьку из роддома забрали.
Сама Катька уже думала – лучше бы и не забирали! Все три старшие сестры были девицы крупные и бойкие. Выросшие в большой семье, где, как известно, клювом не щелкай, они точно знали, что свой кусок у жизни надо урвать. Любой способ годится. Сестры не слишком дружили, с детства за каждую ношеную юбку дрались. Ясное дело, потом Катьке только лохмотья оставались. А как только повыросли – так и разбегаться стали.
Самая старшая, Анна, выскочила замуж за курсанта и, когда его направили куда-то в Казахстан, укатила с ним. Это было так давно, что Катька сестру еле помнила. С тех пор об Аньке никто и ничего не слышал. Вторая – Маринка – была поумнее остальных, училась получше. Ей даже удалось в политехнический институт поступить, после которого ее распределили в захолустный городишко в Гродинской области, а потом она осталась там жить и работать навсегда. Маринка иногда еще появлялась у родителей, но была она такая заносчивая, такая хамоватая, что даже говорить с ней было тошно.
– Думает, будто в люди выбилась, – пьяненько хихикала тетя Маша, завидев задранный нос второй племянницы на облезлой кухне ее отчего дома. – А сама двух слов без «блин» не свяжет!
Маринка, конечно, огрызалась: зато у нее своя квартира и работа нормальная, и не пьет она, как, блин, тетя Маша, но Катька знала, что все, чем Маринка гордится, – фуфло! Работает сестра всего-навсего мастером в цехе какого-то бричко-тракторного завода, трахается со всем мужским коллективом предприятия в надежде, что кто-нибудь затраханный до полусмерти сдуру на ней женится. Но никто не женился, а ей уже тридцать два и четыре аборта.
Лена, та, что перед Катькой родилась, другой путь пристроиться нашла. Она, как и ее мать, умела только детей рожать. Уже троих родила, причем муж ее был фигурой странной…
Дорогой зять обычно появлялся месяцев за шесть до очередной беременности жены и исчезал за недельку до появления очередного отпрыска. Глаза не мозолил еще с годик примерно, а потом – новый цикл. Как только «этот прохиндей», как принято было именовать зятя в семье, исчезал, Ленка валилась пузом кверху и вопила, что она бедная, несчастная, что денег у нее нет, на что детей содержать – не знает!
Мамаша, Катька и даже папик с различной скоростью бросались к бедной-бедной Аленушке, которой так не повезло с мужем, и обещали все свои пенсии, зарплаты, субсидии и стипендии (когда у Кати была еще стипендия) пустить на благородное дело взращивания Ленкиного потомства.
– Дети – это всегда хорошо! – провозглашал новый тост отец. Опрокинув рюмку за святое, он наливался краской гнева на злую судьбу и до самой поздней ночи ругал отсутствующего зятя на чем свет стоит.
Постенав еще с часик, несчастная беременная успокоилась. Так и быть, пойду с детьми жить в самую большую комнату в доме и сделаю милость, возьму ваши мятые рубли.
Тетя Маша, понаблюдав эту систему в действии, в последний раз ехидно заметила:
– Что ж ты будешь делать, если рожалка начнет барахлить?!
Ленка закатила глаза, изображая обморок, на тетю Машу снова зашикали, папик погрозил ей кулаком:
– Разгавкалась, старая сука! Ленка на сносях, а ты ей гадости говоришь!
А вот Катька после слов тети Маши вдруг остановилась посередине комнаты с тысячей в руках. Деньги эти она честно тащила Ленке, чтобы та могла сделать перед родами УЗИ, а то же сейчас все за деньги! Стоп, а вот Катькина сотрудница недавно говорила, что, если врач на УЗИ направляет, платить не надо. Сколько же раз сестра надувала их всех за три беременности?
Нет, в отличие от сестер, Катька к жизни была неприспособленная. Да и с мужиками у нее не клеилось. Сейчас, считала она, вообще замуж выйти трудно – время такое! Все пацаны вокруг – пивные алкоголики, как тут жениха найти? И если находится парень поприличнее, так ему и жену подавай не абы какую, а с жильем. Когда Катьке было всего двадцать, она познакомилась с таким, поприличнее. Только парень тот сам жил в квартире, где кроме него еще дед с бабкой, мать с отцом и старший брат с женой и ребенком. Катьку ему привести было бы некуда. И у самой Катьки – Ленка второго родила – был полный дурдом! А комнат всего три, а две из них проходные. Тоже, куда тут молодого мужа всунешь? Помыкались, помыкались жених с невестой и разбежались. Парень тот сейчас на Ольге Скоркиной женат. А та – дура дурой и поперек себя шире, но с квартирой своей!
Тетя Маша свою халупу Кате завещала, но когда она помрет – Катьке уже ничего в этой жизни надо не будет. Конечно, Катька бы и не хотела, чтобы тетя Маша умерла. Если тети Маши не станет, то Катьке и поговорить будет не с кем. Мать и отец только с Ленкиными сопливыми чадами носятся. Так что снова она не нужна, не у дел.
И как часто это бывает с одинокими молодыми женщинами, которым некуда деть свою любовь, Катька стала квелая, болезненная. Все сутулилась, все сморкалась, кашляла. Жаловалась на головные боли, запоры, ломоту во всех костях и прочее и прочее. К тридцати пяти она превратилась в красноносое существо без возраста, закутанное до ушей в широкую вязаную кофту неопределенной расцветки и шаркающее по двору домашними тапочками, надетыми на теплый носок.
Все изменилось несколько месяцев назад. Вдруг тетя Маша перестала пить. Так, вроде случайно трезвая, она приходила в семью сестры и, спрятав свое правдолюбие, мирно рассказывала про собрания, которые теперь посещает. Там группа здоровья собирается, говорят о своих болячках, делятся народными рецептами лечения. Звала Катьку с собой.
Племянница подумала немного и пошла на собрание. Оказалось, что местный филиал Фонда Здоровья и Чистоты организовал Общество милосердия. Катя пришла на собрание Общества еще разок, потом познакомилась с людьми, посещающими собрания, втянулась. Ее попросили помочь разнести брошюрки по почтовым ящикам на своей улице. Она с радостью согласилась и стала делать это каждую неделю. Взялась и ухаживать за больными людьми, стариками, инвалидами, которые стояли на учете в благотворительной организации.
И Катьке это понравилось. Она не была брезгливой или ленивой, никаких интересов в жизни, кроме работы в Обществе, у нее не было. После работы Катька ехала к одной из бабулек, Антонине Гавриловне, готовила ей, мыла полы, следила, чтобы в доме всегда были нужные лекарства. Антонина Гавриловна не была совсем уж беспомощной, просто очень старенькой, а дети ее совсем забросили.
Однажды Катя приехала к старушке, когда у той сидела дочь. Надутая толстая баба, одетая в тесные джинсы и маленькую маечку. Над штанами выпучивались валики белого сала, на которые маечки не хватало, но толстуху это не смущало.
– Ты кто такая? – набросилась доченька на Катьку. – Чего тебе тут надо? Квартиру захотела?! Пошла отсюда, проныра! Проклятые сектанты, так и снуете, так и шарите, где поживиться!
Антонина Гавриловна пыталась заступиться за свою верную помощницу, но толстомясая ее не слушала. Катька еле ноги унесла оттуда. Плача, она приехала в Общество милосердия. Там ей объяснили,
