удовольствием рассказывал, как со своих обедов, с каждого рубля, который ему выдавала бабушка, он выкраивал по пятнадцать-двадцать копеек. За неделю накапливался рубль. В столовой он обязательно просил кассира, чтобы та оставляла ему металлический (дед говорил — железный) рубль.
Ему почему-то нравилось дарить внуку именно металлический рубль. И внук знал, что в воскресенье дед потреплет его по волосам и скажет: «Бери да потрать так, чтобы было о чем вспомнить». И ему всегда было о чем вспоминать. Этот рубль он тратил непременно с шиком: кино, конфеты и пирожные для друзей.
Это было не только удовольствие, но и первый наглядный урок бизнеса. Потом, в своей взрослой московской жизни, когда приходилось перекраивать финансы, выделяя что-то на рост производства или на рекламу, он всегда вспоминал деда и думал, что умение находить необходимые средства, ужимая, сокращая одно, чтобы увеличить другое, у него семейное, от деда.
Степанков смотрел на книги, которые держал в руках его дед. Василий Степанович так и умер, с книжкой в руках. Выйдя на пенсию, он решил прочитать все непрочитанные книги из своей библиотеки. Подошел к этому делу обстоятельно, как ко всему, чем занимался. Он стал читать планомерно, по придуманной им схеме: сначала исторические романы, приключенческие, потом современную прозу, а уж потом — фантастику. Дед с упоением прочитывал книжку за два-три дня, ставил ее на место, потом забывал содержание, брался снова за уже прочитанную. Когда его спрашивали, о чем книга, он пересказывал одновременно все, что прочитал за эту неделю, вперемешку. Все сюжеты и герои смешивались в его голове в некую кашу. Его, скорее, увлекал сам процесс чтения, а не содержание. Наверное, и память была уже не та, и мысли витали где-то далеко. Это вызывало бесконечное подтрунивание бабушки и мамы. Володе было обидно за деда, он не смел и не хотел над ним смеяться.
Дед уходил читать в городской парк, устраивался в укромном месте, надевал очки и мирно посиживал до обеда, иногда и после, в тенечке или на солнышке, в зависимости от погоды. Иногда к нему подсаживались его старые знакомые, такие же пенсионеры, как он.
Инсульт случился, когда дед сидел один на своей любимой скамейке, склонившись над книгой. Он упал, не успев позвать на помощь. Резко дернулся — и упал. Упал в пыль, возле лавочки. Видимо, какое-то время он пытался встать, костюм был весь в пыли. Прохожие думали, что это валяется какой-то пьяница. Никто к нему не подошел, знакомых в тот день в парке не было. И Володя, тогда двенадцатилетний мальчик, остро ощутил людскую черствость.
Дедушку нашла дворничиха уже вечером, когда пришла подметать дорожки в парке. Она узнала его, вызвала «Скорую», и деда доставили домой. Врач сделал укол, сказал, что транспортировать больного в таком состоянии нельзя. Дед смотрел на окружающих, никого, видно, не узнавая. У него отнялись ноги, язык. Шевелились только пальцы рук.
Володя не испугался, он приходил к деду, и тот смотрел на него, не мигая. Мальчик придумал, как разговаривать с дедом. Они с дедом каким-то образом ухитрились договориться, что на его вопрос тот будет моргать глазами. Володя его спрашивал «да» или «нет», «больно» или «не больно». Дед открывал и закрывал глаза, а потом заплакал. Заплакал, наверное, оттого, что было воскресенье, а он не может залезть в карман и достать оттуда железный рубль. Деда похоронили в его любимом штопаном-перештопаном костюме.
Сейчас Степанкову казалось, что дед умер в один день. На самом деле это продолжалось долго. Месяца два или три. Это было тяжелое время для всей семьи.
Москва, апрель 2008-го
Лиза сидела за партой и делала вид, что переписывает уравнения с доски, но мысли ее были заняты не тем, совсем не тем… Когда Вера Ивановна отворачивалась, она тут же улучала момент и оглядывалась, якобы то за ластиком к соседке, то за линейкой, а сама краешком глаза смотрела на четвертую парту в среднем ряду, туда, где сидел Петя…
Петя был не то чтобы записным красавцем — с непослушными рыжими вихрами, торчавшими в разные стороны, немного полноватый, с веснушками на лице, но Лизе он казался просто замечательным.
А началось все с того злополучного дня, когда его за плохое поведение учительница пересадила на первую парту — прямо к ней, Лиза как слабовидящая всегда сидела впереди. Больше желающих сидеть здесь не было. У них в классе, наоборот, последние места считались самыми престижными.
Он ничего такого уж особенного не говорил, пару раз попросил списать, заглядывая через ее плечо, потом сломался его карандаш, и она одолжила ему свой. Еще он сказал что-то такое смешное, отчего она так и прыснула, да так громко, что учительница сделала ей замечание. Но урок кончился, Вера Ивановна вышла из класса, и Петя, быстро собрав свои вещи, пересел обратно, к своему другу Мише. Теперь ей стало скучно сидеть за партой одной, и любимый урок литературы уже не казался таким интересным. Оказалось, что куда как веселее быть рядом с Петей, смеяться над его шутками, чем послушно переписывать примеры с доски и слушать учительницу. Петины веснушки и непослушные вихры стали ей вдруг милее всего на свете. Вот уже три недели, как продолжалась эта любовная лихорадка… Но Петя вроде бы зазнался и совсем не обращал внимания на девочку в смешных очках.
Лиза почувствовала насущную необходимость срочно поделиться с кем-нибудь своим сердечным секретом. Самый близкий человек, конечно, мама, но ей о таком не расскажешь. Она будет ругать ее, обзовет легкомысленной. Она говорит, что надо думать о том, чтобы развивать и пестовать свои способности, а не заниматься глупостями. Потому что от рождения она отличается от других детишек, не болезнью, а даром природы, и было бы непростительно не использовать его. А подумать о глупостях еще успеется. А вообще мама в последнее время грустная и сердитая, ей и так нелегко приходится — из последних сил выбивается, чтобы и ей, Лизе, в том числе, было хорошо, а тут еще она со своими проблемами. А Лиза так мечтала, чтобы мама хоть иногда на минуточку стала не такой серьезной, а превратилась бы в смешливую девчонку. Но это так, только мечты…
Получается, что Лизе сейчас некому довериться.
Друзья-то у нее есть, но что за друзья — такие же отличники, как и она. Что они понимают в любовных делах?
Ее кто-то толкнул в плечо. Она обернулась и увидела улыбающееся лицо Марины.
— У тебя есть домашнее задание по русскому? — заговорщицким тоном поинтересовалась она.
Лиза кивнула.
— Дашь списать?
— Дам. Но мне нужно с тобой посоветоваться.
— Ладно, вот когда перепишу…
Хотя… Почему бы нет? Лиза украдкой взглянула на часики, подаренные мамой, — циферблат в виде мишки, на плетеном ремешке с мордочками из мультфильмов. Еще десять минут до конца урока. Маринка, конечно, немного зазнается, но она вроде девчонка ничего. Лизе было немного стыдно рассказывать о своих чувствах постороннему человеку, и она не решилась бы, если бы та сама не попросила дать списать. Кроме того, она потребует с нее страшное обещание молчать и не выдавать тайну, так что за секретность можно быть спокойной.
На перемене они отправились в туалет, где Маринка старательно, высунув язык, списывала упражнение из тетради Лизы. А та, запинаясь и нервничая, сбивчиво говорила:
— Мне нужно тебе кое о чем рассказать. Мне нравится в нашем классе один человек.
Марина оценивающе и первый раз с неподдельным интересом взглянула на Лизу, потом хмыкнула.
— Это кто же?
— А ты обещаешь молчать? Только никому не говори ни в коем случае, он не должен знать.
Марина сделала страшные глаза:
— Конечно, не скажу, ты что, я же не предательница. Погоди, погоди… Это Петька, что ли? Посидели вместе один урок, а теперь ты и влюбилась, Овсянникова?
