оказалось просто — но не нужно. От первой измены, а это было как лишение невинности во второй раз, у нее остались разочарование и чувство стыда. Стало противно и еще более одиноко.
Все. Помылась в душе и приготовилась к долгому одиночеству, пока не вырастет дочь. Но дочь будет нуждаться в ней всегда. Поэтому ее человеком, ее мужчиной мог стать только тот, кто примет ее дочь. А найти такого она и не надеялась.
Когда Мила увидела на Лизином празднике Степанкова, сердце ее екнуло. Но насторожило его богатство, и не зря, как оказалось. Образ жизни таких, как он, она представляла хорошо, хватило за глаза Арсения. А вот же, попалась. И главное, сначала решила — обойдешься, богач и ловелас. Она, Мила Овсянникова, проживет свою жизнь достойно, раз уж она такая провинциальная дура, как говаривал ее муж. А потом-таки сорвалась, поддалась чувствам. Вот теперь и пожинает плоды.
Отправляя по электронной почте послание Степанкову, она считала, что делает это только для того, чтобы отдать часть долга. Хотя можно было и подождать. Но одно то, что любимая свекровь Зоха заняла деньги у незнакомого человека, вышла просить милостыню, Мила считала постыдным фактом своей личной биографии.
Но потом… что-то сломалось, нарушилось в расчетах. Все-таки женщины быстрее соображают. И если Степанков хотел еще раз проверить, нужна ли ему Мила, то Мила-то уже точно поняла, что он, Володя Степанков, — это то, что ей нужно. И… испугалась. Как оказалось, не напрасно, вот и выяснилась причина страха, который подспудно мучил ее. На самом деле Степанков оказался подлецом с запятнанной биографией, со своим скелетом в шкафу. Словом, таким же, как и все. Исключений, оказывается, не бывает.
На следующий день, в воскресенье, они проспали почти до обеда.
Мила хотела было отправиться на кухню, чтобы заняться стряпней, но Степанков лишил ее такой возможности, и она принялась рыться в книгах.
— Володя, тут альбомы со старыми фотографиями. Можно, я посмотрю?
— Давай, изучай.
Мила потянула с полки старый, потертый альбом. Он оказался неожиданно тяжелым. Посыпались фотографии, альбом упал, ударился о книжную полку, переплет лопнул, и из него вылетели пожелтевшие, густо исписанные листки.
— Ой, Володя, я тут что-то нехорошее натворила… Иди скорей…
Степанков вышел с кухни в фартуке, вытирая полотенцем руки. Присел на корточки. Осторожно поднял альбом, листочки… И так, не вставая, принялся читать.
— Что это, Володя?
— Сейчас, сейчас… Мила, это… это… Я не знаю… Подожди минутку. Кажется, это письмо отца… Дата… Мне тогда было четырнадцать… Да, четырнадцать… Я ведь думал, что он бросил нас… Мила, постой, я должен…
— Что-то случилось, Володя? На тебе просто лица нет. Мне нельзя взглянуть?
— Не знаю. Здесь то, чего я и не знал о своей семье, по-моему. Кажется, так… Я должен разобраться.
— Я тебе сейчас нужна? А то Зоха с Лизонькой скоро будут дома…
— Ладно, ты поезжай. Сейчас вызову машину…
— Нет-нет. Я на метро, так быстрее.
Мила поняла, что не только на обед, но и на кофе рассчитывать не придется. Со Степанковым что-то произошло. Он не выпускал пожелтевшие листки, дрожавшие в его пальцах. Чувствовалось, едва она выйдет из дома, он тут же снова начнет читать. Так даже и лучше. Она уйдет прямо сейчас и навсегда.
…Это было письмо отца маме. Из тюрьмы. Степанков читал и перечитывал его. Дважды… Трижды… Откладывал. И снова возвращался к нему. Прошел на кухню, достал было из бара коньяк, посмотрел- посмотрел на бутылку, поставил обратно. Открыл холодильник: джин… водка… Полный стакан водки. Залпом. Закрыв глаза, прислушался, как огненная холодная река потекла вниз, к желудку, потом теплым потоком стала подниматься вверх, к затылку, щекам…
Отец… Он вернулся к полке, поднял альбом. Отец сидел за убийство, которого не совершал. Взял на себя вину другого. Поступить иначе он просто не мог.
А Володя думал, что отец их бросил. Когда они с Мишкой вернулись из пионерлагеря, мать, отводя глаза, сухо сообщила, что отец уехал далеко и надолго. Так было нужно, и когда Володя вырастет, он его поймет. С тех пор что-то надломилось в ней, она заметно изменилась, постарела, что ли. Теперь он понимал, почему.
Это потом мальчишки во дворе нашептывали, что тот, мол, нашел другую женщину. Небось женился и новых детишек наделал. Степанков сам не знал, почему, когда отец внезапно вернулся после стольких лет отсутствия, он его так и не спросил, где он пропадал. Неловко, что ли, было? А теперь со стыдом признался себе: он тоже думал, что отец завел другую семью. А сам отец ни словом не обмолвился на эту тему, просто вернулся и стал жить так, как будто и не уезжал никуда, как будто так и надо.
Срок — восемь лет. Прощай любимая семья, устоявшаяся жизнь, друзья, родной город, комбинат… Ему некого было винить. Он сам так решил. Сам сделал выбор.
Степанков поразился: ведь никто, никогда, ни словом… А все же рядом были, в одном городке жили, ходили, смотрели в глаза…
А отец просто не хотел, чтобы он, Володя, переживал, страдал. Решил лучше остаться подлецом в глазах сына. Володе так легче будет жить.
Мать ездила на свидания, ничего не говоря сыну, приезжала после них, как больная…
О-т-е-ц! Родной… Какая же я зажравшаяся, самодовольная сволочь! Не знаю, не помню даже, где твоя могила. А когда в последний раз был на могиле мамы, деда, бабушки? Сволочь! Сволочь! Мерзавец! Слезы горячими ручьями лились по щекам, он растирал их ладонью, а они все лились, лились. Судорожные рыданья перехватывали горло…
Он не сразу понял, что это за звук. Звонил мобильник. Мила сама не знала, почему позвонила. Быстро отмахнулась от внутреннего укоряющего голоса тем, что должна узнать, все ли с человеком в порядке, и набрала номер. Беспокоилась…
— Да?
— Володя, я добралась. Все нормально, Володя! Что с тобой? Володя!
— Мила?
— У тебя странный голос. Что происходит?
— Мила… Мила, я не знал… Я люблю отца… И маму, и деда с бабушкой… Мне срочно нужно их проведать. Я — подлец, Мила. Но тебя я люблю… Ты мне нужна…
— Мне приехать? Сейчас? Это из-за письма? Что в нем?
— В нем отец. Мой отец. Тот, которого я никогда не знал. Он… он настоящий. А я оказался дерьмом. Ничего, я справлюсь. Тебе нельзя сейчас. Я хочу… Мне надо побыть одному. Обязательно одному. Мне надо разобраться с этим самодовольным мерзким типом — Владимиром Степанковым… Вот, гад… Все, я больше не буду… Вот мои руки… Я беру себя в них…
Они говорили еще долго. Он медленно, но неуклонно трезвел. И протрезвел настолько, что сообразил, что наговорил на целое состояние, которого у нее нет. Ладно, надо не забыть купить ей карточку.
Утром Юра только головой покачал, глянув на шефа.
— Вам же в Оренбург…
— Оренбург? А, ну да… Значит, полечу… Может, оно и к лучшему.
Работа закрутила его, завертела, затянула. Но боль из сердца не уходила. Спустя пару недель он стал организовывать «окно» для поездки в свой город. Распределял работу среди замов, сославшись на сверхнеотложные личные дела и необходимость вырваться на недельку… Те, поняв его по-своему, многозначительно улыбались. По конторе пробежал слушок: «Шеф, кажется, влюбился. Скоро конец холостяцкой жизни». Степанков этих разговоров не пресекал. Пусть лучше так.
