ее. Она ее начнет кусать, это неизбежно, так же неизбежно, как и то, что они с Михаилом станут общаться, а значит, и Лариса будет присутствовать при этом. И игнорировать ее — самая разумная стратегия. Она как брехливая собака, полает и отстанет.
Лариса, наконец, вскочила и, шумно попрощавшись со всеми, упорхнула.
Степанков с заметным облегчением вздохнул: ему было все труднее и труднее видеть ее. На мгновение показалось, что Михаил перехватил его короткий взгляд на закрывшуюся за ней дверь и заметил его радость, но скорее всего он ошибся, тот беззаботно потягивал коньяк.
Тогда Степанков расслабленно откинулся на спинку удобного кресла и начал с удовольствием наблюдать, как Миша и Мила поглощают очень недурной десерт. Параллельно в голове роились мысли: сойдутся ли они? Примет ли ее Мишка, поймет ли его выбор? Понравится ли он Миле? Надо дать им возможность пообщаться наедине.
— Очень вкусно, — Мила с набитым ртом попыталась что-то сказать, у нее не получилось, и внезапно она вдруг засмеялась, как смутившаяся девчонка. Михаил неожиданно поддакнул ей, и скоро оба уже хохотали навзрыд. Глядя на них, улыбнулся и Степанков, напряжение, не покидавшее его все это время, улетучилось, все стало просто и легко.
— Ох, какой я растяпа, — он нарочно мазанул по своему десерту, — у меня рукав весь белый. Друзья мои, прошу меня извинить. Я такой неловкий, — он вышел из-за стола и направился в мужскую комнату. Пусть поговорят вдвоем…
Мила еще по инерции улыбалась, когда заметила, что происходит что-то не то. Михаил перестал смеяться и как-то пронизывающе и изучающе взглянул на девушку, потом спросил уже совсем другим тоном:
— Значит, сошлись?
Мила, задетая грубым словом и еще больше интонацией, невольно дернула плечом и подняла удивленные глаза на Михаила:
— Это вы о чем?
Михаил бросил быстрый взгляд на дверь, за которой скрылся Степанков, и, слегка подвинувшись к Миле, понизил голос:
— И для кого этот спектакль разыгрывали?
— Я вас не понимаю. — Миле показалось, что она ослышалась.
— Зачем вам это? Я вот вам не верю, — он придвинулся к ней еще ближе и дыхнул в лицо, она почувствовала запах алкоголя и его тяжелое дыхание.
— Что вы себе позволяете? Что вы делаете? — вскричала она.
И вдруг с ужасом почувствовала руку Михаила на своем колене. Впрочем, внешне все выглядело пристойно: от случайных взглядов их защищала скатерть, свешивающаяся до пола.
«Володя мне не поверит, если расскажу, подумает, рассорить их хочу», — с тоской подумала девушка.
— Ты же не хочешь Володю поссорить с другом детства, с единственной опорой во враждебном мире чистогана? У него ведь нет никого больше. А я-то выпивший, если что, с меня какой спрос? — как будто отвечая на ее мысли, желчно ухмыльнулся Михаил.
— Убери руку, — жестко сказала она.
— Ах, вот как, — язвительно прошипел он, — да я не имел ничего такого в виду. Ты все не так поняла. Просто проверить хотел невесту друга, — он зло рассмеялся ей в лицо, — сейчас время такое, бескорыстных не осталось. Но хорошо, что ты такая.
Он неохотно убрал руку и отодвинулся от нее. Она все еще не могла прийти в себя, щеки горели.
— Да ладно, забудь, — он попытался похлопать ее по плечу, — свои люди.
Она брезгливо дернулась от него. Он был изрядно пьян. И когда только успел…
— Еще коньяку, — фамильярно кивнул он бармену за стойкой и как ни в чем не бывало задумчиво спросил ее, обращаясь почему-то снова на «вы»:
— А вы хорошо знаете Володю? Давно знакомы?
— Ну, не очень, — неуверенно ответила она сквозь зубы. Разговаривать не хотелось, она не могла дождаться, когда вернется Степанков, а он, как нарочно, все не шел.
— А вы… ну, не боитесь? С ним быть?
— Я не поняла, — Мила недоверчиво посмотрела на него.
— Ну, он человек с достатком, знаете, достиг определенного положения. А такие люди никогда не приходят в бизнес просто так — это определенный склад личности, характера, что ли. А вы уверены, что сможете с ним сосуществовать? Я так понял, вы девушка тонкая, интеллигентная.
— Да о чем вы, в конце концов? — потеряла она терпение. — Почему вы так говорите? С каким таким складом характера?
— Ну, он жесткий человек, даже жестокий, способный пойти по трупам. — При этих словах Михаил многозначительно поднял глаза к потолку.
— У вас есть какие-то конкретные сведения? — дрожащим голосом спросила Мила. Ладони ее моментально покрылись испариной, и она, сама того не замечая, так теребила скатерть, что та грозила превратиться в тряпку. Теперь она, наоборот, боялась, что Степанков придет слишком скоро, она не услышит того, чего так страшится, но обязана услышать. Теперь слова Михаила казались ей необычайно важными.
— Ну, знаете, дорогая, — он опять навис над ней и прошептал нетрезвым голосом: — Тут никто никогда ничего не знает. А вот про наклонности я могу сказать… Был у него в жизни один эпизод, когда он решился на смерть человека, можно сказать, приговорил его. А раз, как говорится, уже переступил черту, то сами понимаете…
— Это правда?
— Я сам был свидетелем, — веско ответил Михаил.
И он стал горячо что-то шептать ей на ухо, и Мила уже не отодвигалась. Степанков появился в зале, и Михаил вернулся на прежнее место и принялся за свой коньяк, поставленный перед ним официантом.
— А мы тут с твоей подругой секретничаем о тебе, родной, — широко улыбнулся он другу.
У Милы горели щеки, ей нестерпимо хотелось плакать.
«Главное — не показать ему, что знаю, не дать слабину сейчас… А я так надеялась, мечтала, чтобы на сей раз сбылось…» Больше всего хотелось уйти без объяснения причин, просто убежать и больше никогда его не видеть. Но он и не отпустил бы ее просто так, а объясняться и устраивать сцены в ресторане — что может быть хуже. Да и, в конце концов, он ей ничего плохого не сделал, наоборот, подарил кратковременную иллюзию счастья, она благодарна ему хотя бы за это.
Мила взглянула на Степанкова. Он сиял, как начищенный пятак, что-то радостно говорил официанту. Она просто не могла сейчас ничего сказать ему.
После окончания обеда раззадорившийся Мишка звал гулять дальше, но Степанков сослался на неотложные звонки и срочные дела.
Он видел себя и Милу в другом месте.
Не сговариваясь, они поехали домой. Держась за руки, вошли в подъезд, пристально глядя друг другу в глаза, ехали в лифте. Не отпуская ее руки, он открыл дверь, захлопнул ее и тут же, в прихожей, обнял Милу так, как хотел весь день, так, что косточки действительно хрустнули. А она даже не ойкнула.
Только одна мысль билась в ее мозгу: нужно уйти, сказать и уйти. Но она не могла, что-то останавливало ее. Такой сладкий плен, самообман, хоть немножечко еще побыть в нем, хоть ненадолго отложить неотвратимый конец, продлить сладкую сказку… И, глядя в его светящееся лицо, она вдруг решила: будь что будет. Лизы дома нет, она ничем не рискует. Она позволит себе прожить хотя бы этот день так, словно ничего не было. А потом… Что потом? Настанет новая неделя, будни, они встретятся со Степанковым, она все объяснит ему и закончит этот роман. Но не сегодня. Этот день будет самым длинным и самым счастливым в ее жизни. Она, в конце концов, имеет на него право.
Она всегда знала, что не может жить без любви. И всегда была влюблена — в подругу, в мальчика из
