кинокритиков в Подмосковье. Она радовалась, что ездит, работает, что это приносит неплохие заработки.
Но и в поездках не отпускала мысль о сложившейся ситуации, которая неуклонно, как санки с горки, катилась к развязке. Одна из… Да нет, пожалуй, единственная причина того, что она старается не бывать дома, — визиты Арсения. Он мог, и он заставлял ее безраздельно подчиняться своим прихотям, больным фантазиям. Надо же, общая с ним тайна, а он повернул все так, что сделал из этой тайны безотказный инструмент подчинения Милы ему, жестокому, всевластному повелителю. Он наслаждался своею властью. А тут еще Зоха говорит, все время говорит, что он хочет брать девочку на выходные, гулять с нею. Это вообще страшно.
Надо все рассказать Степанкову. Но как? Когда? Как он отреагирует на подобное? Она доверяет ему, но… Вот таких «но» все еще хватало. Милу растрогало его отношение к другу, художнику. Но ведь этот человек каким-то образом нажил состояние. И это в таком-то возрасте. Не имея наследства, протекций. Практически с нуля. И неужели без криминала? Вращаясь среди творческой интеллигенции, Мила видела их пренебрежение к людям торговли, бизнеса и слышала разговоры, что большие деньги — темное дело. Да и без них она знала это.
На одном из семинаров обсуждали новый фильм о жизни современных нуворишей. И один старый киношник припомнил, что еще Форд просил не спрашивать его, откуда он взял свой первый миллион. Зато из последующих миллионов он мог отчитаться за каждый цент. В общем, все богачи — люди с темным прошлым, действуют без правил, нарушая законы. При этом могут притворяться добрыми, говорить правильные вещи, заниматься благотворительностью.
Чем в этом смысле Степанков лучше Арсения? Живут они по одним и тем же законам. Конечно, та история, о которой говорил Миша, прояснилась, но все равно остаются сомнения. Если она откроется Степанкову, как он отреагирует, что в нем возобладает: расчет, благоразумное желание уйти в сторону или понимание? Ну, а не скажет она, так это сделает Арсений. Еще хуже, Зоха узнает, сойдет с ума. А Лиза? Страшно даже подумать.
Но надо было решаться на что-то.
Он открыл двери и увидел на вешалке ее пальто, под вешалкой — сапоги. И тотчас из комнаты с криком «банзай» на шею ему кинулось существо, ближе которого, как он уже давно понимал, для него не было. Его потерянная в доисторические времена половинка.
Это так получается: когда рассуждаешь, так сказать, теоретически, на расстоянии, то еще что-то там соображаешь, планируешь… А как только рядом — все к черту, в тартарары…
Вот вам готовый пример. Только-только встретились, а уже кувыркаются, барахтаются на булькающей кровати. Хоть бы руки помыли, поужинали. Никакого воспитания. Так и к обезьянам вернуться недолго.
— Вот, — говорил он уже после мытья рук и ужина, — видишь стеллажи? Здесь мы с тобой расставим книги, еще кое-какие вещи. От родителей остались. Лешка, мой дизайнер, постарался. Чувствуешь, еще запах лака не выветрился. Эх, надо было оставить непокрытое дерево…
— Надо было дерево покрыть водным раствором бустилата. Остался бы запах дерева, и вода бы в него не впитывалась, — щелкнула она его по носу. — «Лешка, мой дизайнер…» Буржуй ты. Оторвавшийся от нужд простого народа. Простой народ — это я. И ты оторвался от моих нужд.
Потом она помогала расставлять Степанкову книги и все остальное родовое наследство. Не густо, но все-таки.
Получилось полстены в книгах. Фотографии в простенках. Теперь на него смотрели родные лица, напоминали о задуманном.
Сейчас сказать или чуть погодить?
Мила помогала Степанкову превратить стильную безликую квартиру в его, неповторимую, степанковскую. Присматривала, где могут появиться отличительные признаки ее маленькой семьи — Милы и Лизы. Получилось бы совсем неплохо.
Сейчас сказать или чуть погодить?
Степанков огляделся. Веселая мама в обнимку с отцом, строгий дед, лукавая бабушка смотрели на него, ждали, что он скажет. Он не сказал ничего.
Он только вздохнул и… решил еще подождать.
Мила взглянула на плоды их совместной оформительской деятельности. Со стен смотрели отец и мать Степанкова, дед и бабушка. Смотрели внимательно, настороженно, будто ждали чего-то… Они-то там знают все. Сказать только ничего не могут. «Да скажу, скажу я ему все! Только не сейчас. Чуть позже. Я должна ему поверить до конца…»
Она вздохнула и… решила еще подождать.
Они взглянули друг на друга, расхохотались и бросились… Да, в объятия.
А что, нельзя?
Москва, январь 2009-го
Вот так и Новый год подоспел, между прочим. А за ним приблизился и Старый Новый год.
— Ты на лыжах ходишь? — спросил он.
— Я же из Сибири.
— Поехали за город. Я знаю местечко, там есть хорошая лыжная база, правда, туда добираться трудно. Пусть последний день каникул будет нашим. Лиза с Зохой от нас отдохнут. Да ей и к школе подготовиться надо. Завтра поедем, послезавтра вернемся. И — в работу. Кроме того, есть очень серьезный разговор. Мы должны побыть совсем одни, без нашей «среды обитания», и решить.
— Что решить?
— Узнаешь.
— Я согласна. У меня тоже к тебе очень серьезный разговор.
Добирались, как в студенческие годы, на электричке. У каждого — небольшой рюкзак. Прибыли благополучно и тут же отправились кататься. Лыжи им выдали на базе, там же — и путевку с маршрутом.
С маршрута они сбились примерно через час. Либо те, кто его составлял, сами по нему не хаживали, либо они не очень умели читать карту. Пришлось пробивать целину по заснеженному полю, за которым виднелась березовая роща, а за ней темнели какие-то строения.
— Володя, ты посмотри, — Мила показала на деревья.
Он глянул и опешил. Яблоневый сад. Деревья без листьев, но на каждом по нескольку яблок. Прозрачных, светящихся насквозь в розовых лучах закатного солнца. Зрелище фантастическое, неправдоподобное, настраивающее и на дальнейшие чудеса.
И чудеса тут же случились: Мила скатилась с горки, попала в незамерзший ручей, промочила ногу, сломала крепление.
— Приехали, — виновато сказала она, глядя с испуганной улыбкой на Степанкова.
Над верхней губой у нее серебрились капельки пота, из-под шапочки выбивался мокрый ершистый чубчик, ботинок хлюпал. Так недалеко и до простуды. Он разулся, надел ей на мокрую ногу свой сухой шерстяной носок, оставшись в хлопчатобумажном.
— Авось до жилья добредем. Что это там?
А там был монастырь. Самый что ни на есть настоящий монастырь из черных бревен, да еще посреди леса. Жуть. Как в кино. Все происходило будто и не с ними и было начисто лишено реальности. Стали стучать в темные тесовые ворота.
Достучались, чтобы услышать добрый христианский совет искать тепла и ночлега в лесниковой сторожке, что метрах в трехстах отсюда по наезженной санями дороге.
— И слава богу, — с облегчением вздохнула Мила. — Кто знает, что там за высоким забором да черными воротами.
