Москва, сентябрь 2008-го
Миша был дома один, Лариса, как всегда, куда-то упорхнула. Он расплылся в улыбке, но, увидев выражение лица Степанкова, поскучнел и, посторонившись, пропустил гостя. Тот, не раздеваясь, прошел на кухню и сел на стул.
— Как ты мог? — отрывисто спросил Степанков.
— Я всегда считал, что ты был не прав тогда с тем бедным пенсионером, — важно заметил Михаил.
— Зачем ты сказал об этом Миле? Она же все не так поняла, — сжав кулаки, прорычал Степанков, — ты все вывернул наизнанку. Ведь мы же поклялись друг другу, что никто не узнает об этом. Каждый из нас столько лет держал клятву…
— Ну, настал момент истины, — пафосно протянул Михаил, — зачем ты девочке голову морочишь?
— Что? — Степанков от удивления на миг даже потерял дар речи и некоторое время молчал, потом тихо сказал: — Меня укорять не надо, я и так все эти годы со своей совестью намучился… А вот тебе-то какое дело?
— Ну, ты же можешь еще раз…
Степанков вскочил, занес руку, но потом неожиданно опустил.
Михаил вдруг как-то обмяк, потерял всю свою уверенность, теперь он чуть ли не плакал.
— Ну, спасибо тебе, дружочек, — процедил Степанков, — за все, особенно за подарки на день рождения…
Михаил внимательно взглянул в лицо Степанкова, потом убито спросил:
— Ты знаешь?
Степанков кивнул.
— Я догадался. Спасибо Миле, хотя меня эта мысль давно уже мучила. Я все вспоминал, с кем же я разговаривал про вино. И потом — бац! — вспомнил. Это же Ларисе, единственному человеку, я говорил, что люблю какие-то там токайские вина. И знаешь, почему? Я когда обедал у вас, сказал это из вежливости, чтобы она не расстраивалась, что вино мне не понравилось. И вот как оно все обернулось. А ты тоже, получается, был с ней заодно? За что, Миша? Мы же были друзьями когда-то…
— Когда-то, — как эхо повторил Миша, — да нет… Я заодно с ней не был, что ты. Я сам недавно догадался. Когда ты мне рассказал о том, что случилось, я вдруг подумал, что Лариса как-то странно вела себя в последнее время. Конечно, увлечение этим гуру, их вечные собрания в этом обществе, «погружение в себя» — все это на нее действует, но я чувствовал — тут что-то еще… Вспомнил, как она рвалась к тебе на день рождения, даже истерику закатила. Думаю, она подложила отравленное вино в подарки. Я вспомнил, что она крутилась рядом со столом, на который их складывали. А я тогда не придал этому значения. Когда я рассказал ей, что тебя отравили, но ты остался жив, видел бы ты, что с ней творилось… Вот тут-то я и сообразил.
— А я не хотел никому про это говорить. Думал, меня конкуренты заказали… На Милку думал даже… Почему ты промолчал?
— Ну что же мне — надо было идти в милицию на жену доносить? Да это и были одни только подозрения… С ней, как она к этому гуру стала ходить, вообще что-то не то происходит. Ее как подменили, только и твердит, что надо познать себя и свои желания, брошюрки какие-то читает, а от меня их прячет, в истерики то и дело впадает. Года два назад это началось. Она от проблем так уходила. Я не возражал. Она еще все про долг говорила, что, мол, он ее угнетает… Видимо, потом она совсем свихнулась с гуру этим своим…
— Я бы никогда и не вспомнил, откуда взялась эта бутылка. Знаешь, сколько мне алкоголя дарят? Так и получилось, что я случайно ее открыл, только через полгода, можно сказать, в стрессе, взял первое, что попалось под руку.
— Знаешь, Володька, — Михаил волновался, голос его дрожал, — я последние годы был сущей сволочью и чудовищем, ты прости меня. Я тебе, наверное, просто завидовал. А когда увидел вас с Милой, таких счастливых, меня черт попутал, не сдержался, проболтался ей про тот случай. — Он тяжело замолчал, потом вздохнул. — Я понимаю, ты нас не простишь, но только прошу, не заявляй в милицию… Я сам за Лариской пригляжу, лечить буду, не знаю…
— Да и ты меня прости, я тоже был не прав. Нельзя было так вмешиваться в твою жизнь, — Володя протянул другу руку, — я зла не держу. — И добавил: — Ты мне тогда помог, много лет назад. Это, наверное, и перевернуло мою жизнь, встряхнуло меня… Я понял, что надо идти к своим целям и добиваться их. Я надеюсь, мы сможем остаться друзьями. Но твою жену, уж уволь, видеть я не хочу.
Он хлопнул Михаила по плечу и быстро вышел из квартиры.
Москва, ноябрь 2008-го
Жизнь потихоньку налаживалась. Степанков много работал, мотался в командировки, планировал поездку в город детства, перезванивался с Милой. Кстати, в последнее время она совсем запропала. Тоже не вылезала из командировок. Изредка бывала у Степанкова. Больше между собой они ничего не выясняли — того разговора хватило обоим. У Милы тогда камень с души свалился. О письме она тактично молчала. Если нужно, скажет сам. Степанкову же эти встречи урывками не нравились, как не нравились и ее долгие командировки. Он предложил ей сменить работу. Его фирме постоянно нужны были переводчики, референты, редакторы. У них все время что-то срывалось в маркетинговом отделе. И он бы посадил туда Милу, определил бы ей хороший оклад.
— Перестань ты переводить для этих киношников, — убеждал он ее, — ты же у них не в штате. У тебя только временные контракты. Даже трудовой книжки нет. То, что я тебе предлагаю, для тебя шаг вперед, пойми!
— Я не могу пойти в твою фирму, не могу гарантировать, что буду стабильно работать полный день и даже больше, как работают во всех маркетинговых отделах. У меня больной ребенок. Не думай, что это так просто.
С его точки зрения, эти доводы были несерьезны. Она рассуждала, как человек, который рассчитывает всю жизнь быть молодым и здоровым. Не думала о будущем. Или ей нравится компания, которая там у них, на этой ее работе? Ее друзья? Какие могут быть друзья, когда она должна быть с ним, со Степанковым! Что-то не укладывалось у него в голове.
И Степанков решил принять меры. Прежде всего нужно было поговорить с Арсением. Он решил, что сделает это сразу после поездки в родной город.
Перед самым отъездом позвонил Лизе, поинтересовался, как у нее дела, как учеба. Девочка обрадовалась его звонку и сообщила, что мама опять в командировке, а папа заходит только тогда, когда мама дома, а так он все время занят.
N-ск, ноябрь 2008-го
Самолеты в N-ск не летали. Аэропорт за ненадобностью там был закрыт. Семнадцать часов он провел в пустом спальном вагоне. Наконец поезд прибыл. Из вагона на пустой перрон вышел всего один пассажир — Владимир Иванович Степанков. На привокзальной площади у ларька с рекламой пива, жвачки и сникерсов стояли несколько парней. Один из них, завидев Степанкова, отделился от группы:
— Командир, подбросить?
