— Давай попозже?
Вошла Татьяна, неся в лотке жаркое, и, всплеснув руками, сказала:
— Вот это да! Все уже выпили, ребята? Ну, пойду, еще сбегаю, пока магазин работает.
И она ушла. Через несколько минут раздался звонок в дверь.
— Танька, что ли, пригласила еще кого? — Иван удивленно поднял брови и, поднявшись, пошел открывать.
— Ты меня прости, что без приглашения пришел. Вот, хотел поздравить хорошего знакомого.
На пороге стоял Игорь, держа в руках какой-то сверток и явно надеясь на приглашение.
— Там тебе подарок, погляди.
Иван, хотя Игорь и был ему неприятен, чуть посторонился:
— Проходи, садись, коли пришел.
Ирину уже развезло, она всхлипывала, глаза ее сузились и загорелись нехорошим огнем.
— Это она… Она во всем виновата, — лепетала она, тыча пальцем куда-то в сторону окна, видимо, имея в виду ушедшую Татьяну. — Зачем все это устроила, нас позвала? Знала ведь, что с тобой творится-то! Позлорадствовать хотела надо мной.
— Да перестань ты! Сама себя позоришь.
— Это ты нас опозорил.
Они начинали ссориться, но тут в комнату вошел Игорь.
— Ты? — Ирина удивленно смотрела на брата.
— Ну, здравствуйте, родственнички.
Евгений хмуро поглядел на Игоря и отвернулся.
— Ну, садись, — Ирина поставила брату тарелку и рюмку.
В комнате повисла напряженная тишина. Всех неожиданно посетило отчетливое предчувствие какой-то беды.
— Да, спасибо, сестренка, я сыт. Хотел на вас посмотреть, таких дружных и счастливых. Ведь правда, Иван, вы так крепко дружите?
Иван угрюмо молчал.
— А ты, зятек? Как думаешь?
— Что-то мне кажется, не в свое ты дело полез, — протянул Женя, — ты вообще — кто такой? И кому твои рассуждения нужны? Выпустили — и радуйся, сиди не чирикай.
— А ты сам-то кто? Валил бы ты вообще куда подальше, нахлебник, если не ценишь, что есть. Всем бы было лучше, — зло прошипел Игорь, — толку в семье от тебя никакого, Ирка одна мается со всем хозяйством. А теперь еще и по бабам бегать начал.
— Ты про что это, братец?.. — начал было Иван.
— Игорь! Прекрати! — вскрикнула Ирина.
— Меня тоже не под забором нашли, — обиделся Женя, — а кто гарнитур доставал? Я получаю сто пять рублей и все в дом несу. И Ире меня упрекнуть не в чем.
— Нужен ты ей больно.
— А ты зэк, преступник. И твоя сестра тебя стыдится. И плакала, что ты к нам приехал, что, мол, теперь с нами жить будешь, а у нас и так тесно.
— Ах ты, сука, это же отцовский дом! — взревел Игорь.
— Да не слушай ты его, Игорюша. Врет он все.
— Врет? Ну, тогда его надо наказать, чтоб не врал.
Перед глазами у Ивана все завертелось, как в безумном калейдоскопе: искаженное ненавистью лицо Игоря, его рука, шарящая по столу, привалившаяся к стене бледная Ирина с растекшейся косметикой, со страхом глядящая на брата. Женя, растерянный, но полный решимости отомстить за обидные слова.
Что произошло дальше, Иван точно не понял. И потом, впоследствии, на допросах в милиции путался и ошибался в деталях. И вообще, все показания участников этой несуразной, запутанной истории были сбивчивыми и противоречивыми.
На голове Игоря была обнаружена рваная рана, на теле — многочисленные неглубокие порезы. Он умер в «Скорой» от потери крови по пути в больницу. У Жени и Ивана — только несколько синяков, кровоподтеков и царапин.
Когда Игорь бросился на Женю, Иван среагировал мгновенно: кинулся ему наперерез и, оттолкнув друга в сторону, ударил под дых.
Игорь отскочил к столу и нашарил там нож. Он уже заносил руку для удара, когда Ирина схватила вазу, стоявшую на телевизоре, — свой же подарок Степанковым еще на свадьбу. Тяжелую, большую, в нее никогда не ставили цветы, потому что горлышко было слишком узким. Эту-то вазу она и обрушила на голову брата. Ваза разлетелась на осколки. Игорь слегка пошатнулся, сделал несколько неуверенных шагов и упал. Из раны на его голове хлестала кровь и заливала лицо. Ирина отшвырнула обломок вазы, оставшийся в ее руках, и упала на колени.
В дверь колотили разозленные соседи, которые уже вызвали милицию и «Скорую». Таня истошно кричала на лестнице. Иван предусмотрительно запер дверь на задвижку. Женя взял руку Игоря и, подержав, прошептал:
— Пульс слабый, но есть. Вызовите врача.
— Уже вызвали, слышишь, кричат? Ладно… Времени у нас мало. Когда будут разбираться, я скажу, что это я ударил, — медленно и веско сказал Иван, — Таньке ничего не говорите.
Ирина подняла красные глаза и прошептала:
— Но это же я ударила…
— У тебя сын. Тебе в тюрьму никак нельзя.
— Нет, я тебе не позволю, — Женя вскочил и быстро заходил по комнате. — Это я виноват. Я заварил кашу. Я скажу, что это я.
— На вазе только мои и Иринины отпечатки. А твоих нет. Сейчас уже поздно что-то менять. Не поверят. А мне авось много не дадут. Все знают, кем он был… только что из зоны.
— Думаешь, они разбираться станут?
— Если бы не Ирина, я бы уже на том свете был, — Иван кивнул на нож, валявшийся у ног Игоря. — Я скажу, что сам бил. Я так хочу.
А потом был суд, по просьбе Ивана, явившегося с повинной, максимально закрытый. Его знали как хорошего рабочего и уважали как человека, поэтому просьбу, чтобы сын никогда не узнал про преступление, удовлетворили. Осунувшаяся, вся прозрачная, превратившаяся за это время в тростиночку, Таня каждый день ходила в следственный изолятор, плакала, умоляла мужа сказать, зачем он так сделал. Ирина и Женя молчали, опасаясь, что если она узнает правду, то не одобрит решения мужа и будет добиваться пересмотра дела. Детям решили не говорить про убийство. Когда они вернулись с юга, им было сказано, что дядя Игорь вернулся в тюрьму, а Иван, отец Володи, уехал в другой город.
Только через несколько недель после того, как Ивана отправили в колонию, Татьяне пришло письмо.
Она со страхом развернула его, прочитала и долго стояла, опершись на стол и глядя прямо перед собой. Потом тоненько завыла и упала на пол. Нашла ее соседка через несколько часов. Врачи поставили диагноз: инфаркт миокарда.
В городе так никто ничего толком и не узнал. Когда Иван вернулся через несколько лет домой, Татьяны уже не было в живых. С сыном, живущим теперь в Москве, особо душевного общения ему наладить не удалось: тот думал, что отец бросил мать и его, а теперь вдруг решил все исправить.
И опять Степанков удивился — никто никогда, тем более отец, даже не попытался намекнуть ему на то, что произошло на самом деле.
Москва, сентябрь 2008-го
