Как бы подтверждая своевременность заключения советско-китайского договора, 31 августа британская «Times» сообщала, что Хирото обещал уступки Китаю, если последний присоединится к антикоминтерновскому соглашению. Однако патриотический подъем в Китае был настолько велик, что его правительство не пошло на сделку с японцами.
Но вернемся назад. Именно в день инцидента у моста Марко Поло, 7 июля 1937 года, в Москве открылась 4-я сессия ЦИК СССР седьмого созыва. Главным вопросом, стоящим на повестке дня, стал вопрос о продолжении реформы всей системы управления страной. С докладом «Положение о выборах в Верховный Совет СССР» выступил председатель Комиссии партийного контроля Я.А. Яковлев. Практически повторив сказанное об особенностях Конституции на июньском пленуме ЦК, он отрицательно оценил работу существовавших Советов, а говоря о выдвижении кандидатами в депутаты «новых кадров», призывал «черпать силы из неиссякаемого источника резервов — молодежи, женщин и беспартийных».
Докладчик подчеркивал, что «советская демократия… обращается к массам, предлагая трудящимся выставлять своих кандидатов на заводах, фабриках, в колхозах и совхозах…». Он высказывал уверенность, что «осуществление сталинской Конституции… несомненно обеспечит — на основе критики недостатков работы Советов и выдвижения в Советы новых людей, — улучшение работы Советов снизу доверху». Однако большинство участников сессии не осознавало глубины замыслов вождя, и продолжало цепляться лишь за лозунг борьбы с врагами.
Так, вице-президент Академии наук Украины Шлихтер заявлял: «Врагам народа удалось проникнуть на ответственнейшие участки нашей работы. Мы не сумели разоблачить своевременно всех этих мерзавцев, японо-германских шпионов, диверсантов, троцкистов и прочую сволочь… Никакой пощады врагам народа!». Секретарь ЦК комсомола Косарев заверял о поддержке молодежью тех кандидатов, «кто честен перед партией, кто борется с изменниками делу партии Ленина — Сталина, кто борется с предателями Родины, врагами народа — троцкистами, бухаринцами и иными двурушниками, кто умеет обнаруживать этих врагов и обезвреживать».
В ином ракурсе смотрел на проблему Вышинский. Настаивая на необходимости обеспечения торжества законности, он был самокритичен: «Надо признать, что в практике у нас до сих пор встречаются грубые нарушения советских законов… при явном попустительстве со стороны местных прокуроров. Задача прокуратуры — беспощадно бороться со всякого рода нарушителями советских законов…».
Вследствие скудоумия долгие годы «либеральная интеллигенция» рисовала фигуру Вышинского черными красками, представляя его чуть ли не вдохновителем репрессий. Особенно рьяно «интеллигенты» ерничали по поводу репрессий за «антисоветскую агитацию», априори причисляя осужденных по этой статье к «невинным жертвам». Действительно, «за длинный язык» в 1937 году было арестовано 237 тысяч человек, а в 1938-м — еще 57 тысяч, то есть в общей сложности 294 тысячи различной мелкой шушеры.
Но посмотрим на характер этих арестов без «мартышкиных очков». Именно в день начала работы сессии ЦИК, 7 июля, Прокуратура СССР издала секретный приказ главного прокурора № 5/01580. В нем предписывалось: «Обеспечить, чтобы хулиганские действия, сопровождавшиеся или конкретно выраженные в контрреволюционных либо шовинистических выпадах», квалифицировались по ст. 58–10 (антисоветская пропаганда) либо по ст. 59-7 (пропаганда, направленная к возбуждению национальной или религиозной вражды)…
В преамбуле прокурорам всех уровней указывалось: «Проверкой в порядке надзора ряда дел, преступления по которым квалифицированы по ст. 74 УК РСФСР (хулиганство), выявлено, что органы расследования, прокуратура и суды квалифицируют по указанной статье как хулиганство такие хулиганские действия обвиняемых, которые по своему конкретному содержанию являются контрреволюционными выпадами против Советской власти, Конституции Союза ССР, наших вождей либо же выпадами грубо шовинистического характера.
Так, например, в ночь на 23/XII-1936 года гр-н Маслов (Москва, Ленинградский район), ворвавшись в пьяном виде в троллейбус, ругал неприличными словами членов правительства, Советскую власть, сталинскую Конституцию, кричал, что трудящимся лучше живется у Гитлера, чем в Советском Союзе, а двух пассажиров обозвал «жидами»… Второй пример — гражданин Ралдогин (Москва, Сокольнический район) в пьяном виде завел драку и избил в общежитии татарина Еникеева, причем, нанося побои последнему, кричал «бей татар — пусть не будет у нас в общежитии татар».
И в этом случае органы расследования и суд квалифицировали преступление Ралдогина по одной лишь ст. 74 УК, тогда как явно шовинистические хулиганские действия последнего давали полное основание применить в данном случае квалификацию по ст. 59-7 УК (пропаганда или агитация, направленная к возбуждению национальной или религиозной вражды или розни, а равно — распространение или изготовление и хранение литературы того же характера).
В связи с изложенным предлагаю органам прокуратуры: 1) в порядке осуществления надзора за расследованием обеспечить, чтобы хулиганские действия, сопровождавшиеся или конкретно выраженные в контрреволюционных либо шовинистических выпадах, квалифицировались по правилам о совокупности преступлений по ст. 58–10 либо по ст. 59-7 УК РСФСР и соответствующим ст. УК других союзных республик».
Можно ли осудить юридическую меру, направленную на цивилизованную защиту национальных прав граждан и привлечение к ответственности за оскорбления достоинства власти и ее руководителей? Разве сегодня дозволено топтать ногами портрет президента? Следует подчеркнуть, что этот приказ в числе прочего усиливал ответственность и за антиеврейскую агитацию. Причем именно в кулацкой среде были особо распространены злоба и ненависть по отношению к «жидам-евреям», которых раскулаченные считали главными виновниками своих бед. Поэтому странно, что люди, принадлежащие к нации, которую защищали советские законы, льют крокодильи слезы по поводу уничтожения Сталиным «рачительного мужика-кулака», «пьяных хулиганов» и злобствующих болтунов, лицемерно причисляя их к «жертвам политических репрессий».
Глава 6. «Уголовно-кулацкая» опасность
Массовое бегство кулаков из мест высылки проявилось уже в начале коллективизации, но остановить такую тенденцию оказалось невозможно — для этого у властей не было ни сил, ни средств, ни соответствующих карательных структур. Подобное наблюдалось и в исправительных лагерях, из которых бежало: в 1935 году 64493 заключенных, в 1936-м — 58313, в 1937-м — 58264, в 1938 — 32032.[27] Многие из бежавших кулаков и уголовников жили с поддельными документами, пополняя бандитские и воровские группировки в городах и на стройках. Другие, вернувшиеся после отбывания наказания за уголовные преступления в деревни и села, не забыли «обиды», причиненные им властью, и не упускали случая, чтобы свести счеты, вредя колхозам и терроризируя колхозников. Уже к концу 1936 года в стране сформировался широкий деклассированный слой населения, активно сотрудничавший с криминальными структурами.
И 4 июля Ежов разослал руководителям управлений НКВД директиву № 266, в которой предписывалось взять «на учет всех осевших в вашей области кулаков и уголовников, вернувшихся по отбытии наказания и бежавших из лагерей и ссылок. Всех учтенных кулаков и уголовников подразделите (на) две категории: первую — наиболее враждебные элементы, подлежащие аресту и расстрелу в порядке административного проведения их (дел) через тройки; вторую — менее активные, но все же враждебные элементы, подлежащие высылке в районы по указанию НКВД СССР. К 8 июля с.г. телеграфом донесите мне количество лиц первой и второй категории указанием отдельно кулаков и уголовников. О времени начала операции и порядке ее проведения — указания дам дополнительно».[28]
Однако, указывая на необходимость борьбы с контрреволюционными элементами с высоких трибун, в действительности сами партийные руководители полной информации о беглецах с мест отбывания наказания не имели. Регистрацией таких категорий криминализированных граждан, продолжавших преступную деятельность, занималась милиция и в первую очередь — отделы уголовного розыска. Поэтому
