только медленно. Сам все увидишь.
Он поехал. Через пару километров — свалка машин. Страшная авария, вся дорога кровью залита. BMV перевернутая лежит, искореженная. Из нее труп водителя выпиливают. И припомнил Николай «бээмвэху» черную — та его обогнала, подрезала.
«Видишь?» — спрашивает Борис Михайлович глуховатым голосом, от которого мороз по коже.
«Да».
Ну и объясняет собеседник, что на месте водителя BMV должен был он, Николай, оказаться. Да решил «Борис Михайлович» спасти парня. А в ответ — услуга за услугу — попросил съездить к родственникам. Показать им, где драгоценности запрятаны. На даче.
Колька перечить не стал — слишком уж все это сильно выглядело. Поехал по адресу, который «Борис Михайлович» назвал. Там — родственники. Удивились, стали спрашивать: кто, мол? Откуда про нас знаешь? А он, сдуру, ляпнул: меня Борис Михайлович попросил к вам заехать! Те — в слезы. Гад, мол, ты чего издеваешься? Нет в живых нашего кормильца! Неделю назад умер!
Тут Колька заново припомнил все. И свежую могилу на кладбище, и надпись на памятнике, и телефон, звонивший из-под земли. Сам не свой, чуть ли не в истерике! Не хотел, старался не думать об этом, да куда денешься? Все одно к одному! Крыша съехала. С мертвецом он по мобильному телефону разговаривает…
Но ослушаться «Бориса Михайловича» Колька не посмел. Настоял на своем. Повез тех родственников, куда Клеменко велел. Показал им место в лесу, чуть в стороне от дома. И действительно, вынули из тайника побрякушки всякие! Золото, камни. Вот так! Этого Клеменко опера трясли, дело против него было. Куда, мол, драгоценности подевал? В переводе на доллары сумма огромная набиралась. Тот смолчал, тайну с собой в могилу унес. Никто не нашел. Никто, кроме самого Бориса Михайловича, нужного места не знал. А Колька, вот так, по телефонному звонку, смог точку указать…
Но на этом история не закончилась. Через день Клеменко снова ему позвонил, с того же — Колькиного — телефона. Поблагодарил за помощь, за то, что Николай все сделал, как договорились. Не обманул, не попытался драгоценности к рукам прибрать. Уважил, так сказать, помог родственникам. Клеменко пообещал, что больше не станет беспокоить. Но добавил, что если Колька захочет, то он, Борис Михайлович, в благодарность за уважение, честность, за оказанную услугу — на хорошую работу устроит. В банк. И назвал, в какой. Я не помню, но «контора» очень серьезная, одна из крупнейших в стране. Туда только своих брали…
Колька согласился, тут же. Борис Михайлович объяснил, куда надо подъехать. На собеседование. Николай подумал, поколебался — и поехал. А чего ему? Пошлют — так пошлют. Но попытка — не пытка.
Его из приемной — сразу к начальнику отдела кадров! А тот Николаю — оклад в две тысячи долларов устроит? Извините, говорит, что не очень много. Но это без премий. На первое время, потом увеличим. Устроит? Вот здесь заявление о приеме на работу. Подпишите. Когда сможете выйти?
Николай совсем голову потерял. Ни тебе вопросов. Ни проверки деловых качеств. Ни тестов. Ни-че-го! Подписал бумагу — его приняли. Уже в приемной, когда, ни фига не соображая, вышел, услышал голос секретаря: «А вы, Игорь Дмитриевич, у этого молодого человека резюме взяли? Или рекомендации есть?».
А тот в ответ: «Какое, на хрен, резюме? Какие рекомендации?! Да
И стал Николай банковским служащим с очень приличной зарплатой.
— Мороз по коже, — признался Клоков.
Все помолчали, размышляя над тем, что рассказал Доценко.
— Так что, идем прямо или нет? — спросил Лишнев. — Любаня говорит, нельзя.
— Лучше свернуть! — покачал головой Доценко.
— Поддерживаю, — высказался Фокин.
— Согласен, — кивнул Дмитрий Клоков.
— Значит, вы не будете считать меня сумасшедшим, — удовлетворенно заметил Лишнев и тяжело поднялся с места. — Меняем направление движения. Уходим влево. Вперед!
И он повел группу чуть назад и в сторону, в обход высокой гранитной скалы с раздвоенной вершиной.
— Покурить бы, — очень тихо, почти беззвучно, выдохнул боец в маскхалате, опустив прибор ночного видения.
Никто не отозвался. Наблюдатель поежился, завозился на месте, устраиваясь поудобнее. Он лежал на холодных камнях уже второй час и, несмотря на теплую одежду, мечтал о том, чтобы побыстрее сдать «вахту». Отползти назад, подняться на ноги, разогнать застоявшуюся кровь. Человек взглянул на небо, вновь прижал к глазам ПНВ. До рассвета оставалось совсем немного времени. Казалось невероятным, что беглецы, пропустив самое темное время суток, попытаются миновать заслон именно сейчас.
— Чертово лето! — недовольно пробурчал наблюдатель, энергично шевеля пальцами ног, чтобы кровь побежала быстрее. — Где этот долбаный полярный день? Где теплая погода? Чуть ли не ноль градусов. Одуреть можно…
— Какое лето? — послышалось из «улитки», вставленной в ухо. Один из «камней» на соседнем склоне зашевелился, изменил форму. — До лета еще дожить надо, и — не забывай — мы за Полярным кругом.
— Тот, кто будет болтать на вахте — точно до лета не доживет! — долетело до обоих.
— Дак не пойдут они, командир… — усмехнулся человек с ПНВ. — Не пойдут. Что ж они, идиоты, переть? Через полчаса светло будет…
— Молчать! — злобно прохрипел командир отряда ликвидаторов. — Молчать и выполнять приказы!
— Есть, товарищ бывший подполковник внутренних войск! — шутливо оскалился наблюдатель. Карикатурно вскинул руку к виску: — Разрешите бегом?
— Ты… падла… — пистолет с глушителем ткнулся в висок «мятежному» бойцу: — Ты щас здесь, среди сопок, навсегда останешься! Вместе с теми, кого мы ловим, понял?
— Ты чего разошелся-то, командир? Пошутил я!
— Да я тебя… Я пристрелю тебя, урод! И никто — слышишь, никто — ни одна конторская крыса не спросит с меня за это! Потому что здесь, — подполковник ВВ махнул стволом, обводя сопки. — Здесь и сейчас только я решаю, кто имеет право жить, а кто нет! Все ясно?
— Так точно!
— И если ты хоть раз…
— Ш-ш-ш… — предостерегающе шикнул второй наблюдатель, разом меняя позу, «перетекая» в другое положение, так, что ствол снайперской винтовки чуть выдвинулся вперед, наклонился. Рука бойца легла на приклад. — Ш-ш-ш…
— Что там, Бросов? Докладывай! — подполковник Смердин мигом забыл про лекцию, которую только что собирался прочесть бойцу, оказавшемуся на позиции рядом с командиром группы и проявившему излишнее легкомыслие.
— Сейчас… сейчас! — Бросов что-то высматривал на склоне сопки, располагавшейся в полутора сотнях метров. — Пока не видно… Сейчас… Ага! Есть! Вот он!
— Рохлин! Дай ПНВ! — отрывисто приказал Смердин, за несколько секунд оказавшийся рядом с наблюдателем, обнаружившим движение. — Где? Показывай!
— Смотрите, товарищ подполковник, — чуть подкорректировав направление, сказал боец. — Вон он! Спускается по трещине, маскируясь.
— Точно! — оскалился Смердин. — Молоток, Бросов! Как ты его заметил?! Или нет, ведь ты сигнал дал до того, как уловил движение… Почувствовал, что ли? Как в «зеленке», на Кавказе?
— Ага, — тихо ответил боец. — Вдруг понял, что там кто-то есть. А потом и глазами засек.
— Отлично, Бросов! Считай, премию ты уже заработал. Теперь дело за малым — уложить всю группу, а потом и в Москву мотаем, за гонораром.
— Вашими бы устами, да мед пить, — радостно ответил боец. — Мы…
