увидела несколько заживших белых царапин, аккуратных, как линии в тетради, побелевших, почти не заметных. – Ты издеваешься? Да по тебе психушка плачет!
Не знаю, зачем я ей все рассказала. Наверное, в ней было что-то материнское – в языческом смысле, грозное, но окормляющее. На ее груди хотелось свернуться калачиком и уснуть, мурлыча. Как-то исторически сложилось, что обо всех самых сокровенных проблемах я если и рассказываю, то паясничая и с юморком. Но Жанна Николаевна даже не улыбнулась ни разу, хотя обычно отработанная клоунада такого рода имела успех у публики – я с детства знала, что людей обезоруживает, когда честно и даже несколько зло смеешься над самим собой.
Вот она-то впервые и сказала шестнадцатилетней мне, что терпеть ни в коем случае нельзя. Нельзя доводить себя до такого состояния, в котором боль выпускается наружу только с кровью. Нельзя заклеивать раны пластырем – потому что легче станет только в первый момент, а потом придется с мясом его отдирать. Нельзя заедать боль шоколадом и отвлекать от нее сознание книгой, вином или новым платьем. Боль затаится, как змея в гнезде, а потом отомстит жестоко, ударит по темечку в самый неподходящий момент – наступит тебе кто-то на ногу в трамвае, а ты закроешь лицо руками и будешь рыдать в три ручья в полном ощущении, что жизнь кончена. Надо сразу вызывать свою боль на дуэль – сначала выкричать ее – например, пропеть (я много раз вспоминала эти слова, когда видела в караоке-клубах размалеванных немолодых женщин с глазами больных собак, завывающих пугачевский «Айсберг»), надавать пощечин подушке, пробежать пять километров, наколоть дров. Что угодно, лишь бы почувствовать себя пустой и усталой. А потом уже спокойно выпить чаю и разложить все по полочкам – с психологом или своими силами.
Я вспомнила об этом в то утро, когда разбила о стену две чашки, тарелку и супницу, а потом схватила скакалку, выбежала с нею во двор и, не обращая внимания на подростков, которых созерцание подпрыгивающей меня даже заставило выпустить из рук зажженные уже сигареты, утомила себя до такого состояния, что едва нашла силы приползти обратно в квартиру.
29 апреля
В мой далекий ранний март хранить невинность было не модно. Модно было ее терять.
Мои подруги теряли – нервно, растерянно, пошло, продуманно, глупо. Кого-то бережно открывали, как драгоценную шкатулку, кого-то лихо откупоривали, как бутылку шампанского, кого-то воровато вспарывали, как сумочку в метро. Мне хотелось совместить особенность со спонтанностью, тянула я долго, да, не тот, не там, не то, не то, не то, пожалуйста, не туда. Разумеется, в итоге это было ужасно.
А я сегодня в лужу упала, навзничь, как кегля. Чулки треснули на коленках, сережка с золотой божьей коровкой утеряна, уделано пальто, надломлен каблук, но почему-то в целом это было так весело, что я даже испугалась, уж не флэш-бэк ли это, привет ветреной юности с вечно расширенным сознанием. Так лихо гоготнула, лежу и смеюсь, что мужчина, бросившийся меня поднимать, едва не отдернул руку брезгливо, правда, потом я еле от него отделалась. А сколько брызг от меня было, как от внедорожника на кэмэл трофи. И до сих пор весело. Вообще, сегодня день какой-то веселый, хороший день.
1 мая
Не то чтобы я против женщин-вамп, мачо-соблазнителей, фарфоровых пастушек с синими глазами и белыми-сапожками-в-слякоть, шутов гороховых, развеселых бабников, матерящихся циников, для которых цинизм – уже не точка зрения, а привычная маска, – нет, вся эта братия некоторое время искренне веселит, но потом почему-то начинает утомлять. Не люблю тех, для кого любой интерактив – это сцена для отработки амплуа. Меня тянет к спонтанным. К тем, в ком жив ребенок. А такие, как правило, умеют и фатально бровью повести при случае, и клоунничать, и грустить нараспев.
Такие себя не боятся. Со всей своей сложносочиненной начинкой.
Написала вот:
3 мая
Лера пригласила меня на открытие чайного клуба – одного из тысячи московских оазисов псевдоспокойствия, где играет лаунж, пахнет непальскими ароматическими палочками, а чайные мастера носят цветастые шаровары и улыбаются так, словно давным-давно впустили в сердце Джа.
Не исключено, что ничего не выражающей улыбке в сочетании со слегка расфокусированным взглядом их обучают в процессе трудоустройства. На самом же деле они не меньшие невротики, чем те, кто приходит в подобные места, чтобы, сидя по-турецки на куске ковролина, выпить из чашечек-наперстков какой-нибудь пуэр, который якобы двенадцать лет пролежал в сырой земле, а на самом деле был искусственно состарен методом ферментации.
Тем не менее Лера решила, что лучший рецепт от паники и тоски, которые она почуяла в моем голосе минувшим вечером, хотя мы созвонились всего лишь ради обсуждения последней серии «Анатомии Грей», – это прогнать через организм пару литров хорошего молодого улуна.
Мы забронировали отдельную кабинку, уселись на обшитые разноцветным плюшем подушки, заказали молочный улун с сушеными розовыми бутонами, и потом я все-таки не выдержала и рассказала ей о жене Олега. Хотя изначально планировала быть стойким оловянным солдатиком и держать язык за зубами. Чтобы не слышать обидное и предсказуемое: «Ну я же тебе говориииииила!»
– Ну я же тебе говорииииила, – насмешливо протянула Лера. – Говорила, что там не так все просто, с Олегом твоим. А ты – просто секс, просто секс.
– Я еще сама не разобралась, – честно призналась я, наливая чай в пиалу, больше напоминающую посуду из кукольного набора. – Слушай, неужели у тебя никогда не бывает иррациональной ревности? Подумай.
– Ну… С одной стороны, любая ревность иррациональна…
– Да знаю-знаю, я тоже – Будда, пока не наступает ПМС, – поморщилась я. – Ну вот, например, помнишь, как на пятом курсе я прогуляла зарубежку с Ликой, а ты потом три дня со мной не разговаривала, потому что считала, что наши прогулы могут быть только общими?
– Еще вспомни, как в детском саду приревновала кого-то к поросенку Пятачку, – фыркнула Лера.
– Ну я же серьезно… Я вчера не была способна думать вообще. А сегодня, за завтраком, вдруг меня озарило. Я поняла, почему мне все это время не было ни капельки обидно, и вдруг – бац! – и стало.
– И почему же?
– Да потому что меня против воли втянули в драму, вот почему. Одно дело, когда у тебя даже вроде как и не отношения, а намек на них. Пластмассовая модель союза мужчины и женщины. Ты получаешь то, ради чего все изначально и затевалось. Квинтэссенцию любви. Жадные объятия, слияние двух лун.
– Фу, как пошло это прозвучало…. Кашеварова, ты меня расстроила. Мне нужно выпить что-то покрепче, чем этот чертов чай.
Это была типичная ситуация – мы с юности сначала договариваемся о «вечере здорового питания» – мол, посидим и все обсудим за кефирным супом с укропным компотом, но потом выясняется, что проблема требует повышения градуса.
Не допив чай, мы нашли какой-то паб, заказали по кружке грушевого сидра и тарелку чесночных гренок. Стало намного веселее.
– Мне просто хотелось красивой истории с пунктирными персонажами, понимаешь? – вздохнула я. – Я знаю, как пахнут его волосы и какой диск закольцован в чейнджере его авто, и этого достаточно. Но потом всплывают детали – ну это вполне естественно. Время же идет, мы больше узнаем друг о друге. Стадия деталей – это еще романтика, это еще вписывается в мой идеальный сюжет.
– Вообще, это не его вина, что ты увидела их в магазине, – резонно заметила Лера. – Он не врал, ничего не скрывал с самого начала. Он дал тебе сделать выбор, и ты его сделала.
– Никто его и не обвиняет… Просто из стадии деталей мы перешли в стадию конфликтов. На сцене
