— Нет, — мягко сказал Беренгер. — Всего-навсего епископ Жироны.
Потребовалось много времени и гораздо больше терпения, чтобы добиться от привратника какого-то внятного ответа. Наконец он поднял взгляд.
— Врач. Помню. Он вышел вместе с учеником.
— Когда?
Привратник начал петь, потом схватился за голову и застонал.
— Отвечай, — потребовал капитан, — пока не получил еще одной причины для стонов. Когда врач выходил в ворота?
— Я ничего не сделал.
— Когда он выходил?
— После заката. Я открыл ему дверь, и он… — На лице привратника появилось хитрое выражение. — Он поблагодарил меня и дал денег.
— Ты уверен, что с ним был его ученик? — спросил капитан.
— Кто же еще? — ответил привратник. — Кто же еще, — запел он, — кто же еще…
И, повалясь набок в солому, захрапел.
Какое-то время тюрьма Юсуфа была погружена в темноту. Мальчик осматривал — всякий раз, когда внизу было достаточно движения, чтобы заглушить шум, который он мог произвести — каждый ее дюйм. У людей внизу была свеча; чуть приподняв крышку люка, он смог оценить расстояние до пола — высоко, но спрыгнуть можно. Нужно только дождаться, когда они заснут, оптимистично подумал он, потом я спрыгну и убегу.
И Юсуф ждал. Время от времени погружался в дремоту и, вздрогнув, просыпался от малейшего шума внизу.
Неожиданно раздался громкий звон колокола, и мальчик едва не рассмеялся. Он был уверен, что это монастырский колокол, значит, дом близко. Полночь, подумал Юсуф. Должно быть, я проспал звон к вечерне, потому что не помню никакого звона в сумерках.
Едва звон колокола затих, мальчик услышал движение внизу.
— Как думаешь, он живой? — послышался голос.
— Не наша забота, — ответил другой. — Мы должны позаботиться о том, чтобы он оставался наверху, вот и все.
— Как скажешь.
Где-то внизу открылась и с громким стуком закрылась какая-то дверь.
Юсуф ждал, почти не дыша, считая на родном языке, потом на языке города до ста. Закончив, ухватил кольцо крышки люка и медленно поднял ее.
Те люди оставили свечу горящей — глупо, подумал он, здесь столько сена и соломы — но это означало, что их скоро кто-то сменит. Опустил дверь, ухватился за край проема и повис на вытянутых руках в нескольких футах над полом.
Внезапно чьи-то руки очень крепко ухватили его за талию.
— Добрый вечер, Юсуф, — послышался вежливый голос. — Ты избавил меня от необходимости подниматься за тобой. Спасибо.
Глава двадцать третья
Ракель слушала полуночные колокола с отчаянием. Ее безнадежное бдение, казалось, длилось уже очень долго — еще дольше оставалось до появления луны, целую вечность — до рассвета. Руки ее болели, пальцы сводило, долго вынести этого она не могла. Было бы проще принять свою участь и выпустить посох.
Потом совершенно неожиданный звук наверху заставил ее подскочить; из-под ступней посыпалась вниз еще одна струйка земли.
— Сеньора Ракель, это вы? — послышался негромкий, мягкий голос, мужской, но более высокий, чем отцовский.
— Кто это? — спросил Исаак. — Жуакин? Брат Жуакин? Ты здесь?
— Да. Жуакин. Я услышал вас и пришел. Никому не скажете, что я здесь?
— Нет, Жуакин. Не скажу. Тебя нужно называть так? — добавил он. — Ты не брат?
— Нет. У меня нет ни братьев, ни сестер, — ответил он. — И я не живу запертым в большом здании. Сеньора Ракель пострадала?
— Она упала, — ответил Исаак. — Вот сюда. Земля осыпалась.
— Глубоко?
— Неглубоко, Жуакин, — ответила Ракель. — Если видишь папин посох, я держусь за него.
— Я бы вытащил ее, — сказал Исаак, — но земля рыхлая. Как только шагну поближе к краю, она осыпается.
— Да, — сказал Жуакин. — Но девушка легкая. Больших трудов не составит. Сейчас мы ее поднимем.
Наступила мучительная пауза. Жуакин не сопровождал свои действия словами, и Ракель безуспешно напрягала зрение и слух. Над ней, казалось, все шуршало на свой манер: одежда, сухая листва, может быть, листья на молодых деревцах. Она слышала все, но звуки ей ничего не говорили. Наверху виднелись сквозь лиственый полог пятна звездного неба и черные тени в лесу. Но ни отца, ни Жуакина девушка не видела. Правая рука ее мучительно болела; сжимавшая посох ладонь стала скользкой от пота. Она очень осторожно попыталась сменить руки, но ощущение под ногами остановило ее.
Теперь Ракель понимала, что упадет.
Юсуф долго и упорно сопротивлялся, потом перестал, руки его были стиснуты за спиной противником, который держал его затылком к себе.
— Ну, Юсуф, — заговорил его похититель хриплым шепотом, — ты, должно быть, удивляешься, почему я взял на себя труд привезти тебя сюда.
Мальчик расслабил на время мышцы, но хранил молчание.
— Видишь ли, — сказал наконец похититель тем же голосом, — я знаю о тебе и Баптисте.
— Обо мне и Баптисте? — заговорил от удивления Юсуф.
— Молчи и слушай, — похититель продолжал шептать, будто думал, что за каждой кипой сена, даже под каждой охапкой соломы прячутся подслушивающие. — Баптиста сказал мне перед… — он умолк, словно подбирая подходящую фразу. — Перед смертью, — продолжал похититель, — что ты знаешь, где она находится, что ты и он единственные люди, которые могут ее найти. С тех пор я постоянно следил за тобой. Почему ты не пошел, не взял ее себе, Юсуф? — Голос его стал почти жалобным. — Он обещал отвести меня туда, выше Сант-Доменека, но он был жадным, Юсуф. Очень жадным.
— Я не представляю…
— Тихо, — прошептал похититель. — Сейчас я позову своих обормотов. Если скажешь при них хоть слово о том, что происходит, Юсуф, я перережу тебе горло.
Он топнул ногой, резко зазвенели шпоры.
Юсуф отчаянно думал, что может он знать такого, чего им нельзя говорить. Что их хозяин сумасшедший? Если они до сих пор не знали этого, то сами сумасшедшие.
Его похититель снова топнул ногой и зарычал:
— Эй, вы!
Мальчик догадывался, что значит «она», которую он должен найти, но с чего этот сумасшедший взял, что он — Юсуф — знает секреты души Баптисты? Человека, с которым разговаривал два-три раза в жизни? Или он должен привести этого сумасшедшего к пятнадцати тысячам мараведи? На миг у мальчика возникло искушение сказать своему противнику, что он ошибается, что схватил не того человка, сказать: «Я знаю о
