себя аптекарем или врачом.
— Любопытно, — сказал епископ. — В таком случае он осторожный молодой человек.
— Я сомневаюсь, что у него есть разрешение заниматься медицинской практикой или открывать аптеку — по крайней мере, такое, что будет иметь силу в этом городе, ваше преосвященство.
— Меня об этом спрашивали. Во всяком случае, это был один из вопросов. Что вы о нем знаете?
— Он снимает жилье у столяра Ромеу, ваше преосвященство, — ответил врач.
— Это, как будто, известно всем. Боюсь, Исаак, мне это не помогло, — сказал епископ.
— Мне очень жаль, ваше преосвященство. Я почти ничего не знаю об этом молодом человеке.
— Ну что ж — я знаю кое-что. Это, мой друг, молодой человек, любящий поговорить, с самого приезда он утверждал или, может, давал понять, что он из Генуи или, может быть, из Альгеро или с Мальорки.
— Он сказал нам, что родился в Севилье, ваше преосвященство. По его голосу я понял, что он с Мальорки. Относительно Генуи или Альегро ничего не знаю. Есть у него разрешение поселиться здесь и лечить людей?
— Что-то такое есть, — ответил епископ. — Старый, рваный лист пергамента, подписанный секретарем управляющего провинцией дона Видаля де Бланеса. Когда его спросили о состоянии этого документа, он ответил, что оно вызвано несчастным случаем — он упал в море.
— В море?
— Беда в том, Исаак, что каждому, с кем знакомится, он рассказывает иную историю. Если б поменьше говорил, ему было бы здесь лучше.
— Если узнаю что-то такое, что может быть интересно вашему преосвященству, немедленно сообщу.
— Исаак, друг мой, — сказал Мордехай, — полагаю, вы здесь не потому, что вас вызвали. Я, кажется, совершенно здоров.
— Разумеется, не поэтому, — ответил врач. — Судя по голосу, вы в превосходном здравии. Я пришел к вам с просьбой.
— Вы определенно не нуждаетесь в деньгах, сеньор Исаак, — сказал Мордехай. — Но если да, мои сундуки для вас открыты.
— Нет-нет. Несмотря на то что вы могли слышать, — со смехом сказал Исаак, — нашему процветанию не пришел конец, за что нужно благодарить Бога.
— Бога, ваше необычайное искусство и упорную работу, Исаак. Но если вам нужны не деньги, то чем могу быть полезен?
— Мне любопытно по нескольким серьезным причинам узнать, что вам известно о молодом человеке, называющем себя сыном вашей двоюродной сестры.
— О юном Луке?
— О нем самом.
— Жаль, что не могу поведать о нем многого. Я несколько раз беседовал с ним, стараясь выведать, что удастся. Когда касаешься его прошлого, он запинается, заикается, противоречит себе, что не очень-то ободряет. Но если дадите собраться с мыслями, — добавил он, — я расскажу вам, что знаю.
— Разумеется, — сказал Исаак. — Не спешите.
Мордехай открыл обитую кожей шкатулку и достал из нее лист бумаги.
— У меня здесь записи, я делал их после каждого разговора, — заговорил он. — Начнем с утверждения, что он родился в Севилье от матери из этого города и отца из Севильи. Если он сын Фанеты, это должно быть так. Что смущает меня, он говорит не как севильец, а как островитянин. По его словам, потому, что его воспитывала бабушка, жительница Мальорки.
— Интересно, — сказал Исаак.
— Он говорит, что бабушка отдала его в ученики травнику. Учитель повез его в Геную и Альгеро, где он научился гораздо большему. Когда этот травник умер, он вернулся на Мальорку, и бабушка посоветовала ему приехать сюда и заниматься своей профессией.
— Мать Фанеты родом с Мальорки, так ведь?
— Перла? Да. — Мордехай сделал паузу, словно не зная, что сказать. — Дядя Ездра умер вскоре после того, как Фанета вышла замуж в Севилье, и как только его похоронили — через несколько дней — Перла вернулась на Мальорку.
— К чему такая спешка? — сказал Исаак. — Создается впечатление… — Он не договорил. — Она не успела бы привести свои дела в порядок.
— Я взял все это на себя и помог ей деньгами, — сказал Мордехай.
— Разумеется, друг мой, — сказал Исаак. — Вы всегда были самым щедрым из людей.
— К сожалению, мотивом была не щедрость, — заговорил Мордехай. — Но, уверяю вас, для нее я бы сделал все, что угодно. Когда Перла стала третьей женой дяди Ездры, ему было сорок лет, а ей семнадцать. Исаак, она была оживленной, жизнерадостной девушкой. Я был одиннадцатилетним мальчишкой и в жизни не видел такой красивой женщины. Я влюбился в нее и страдал, молча разумеется, — главным образом из- за боязни насмешек.
— Мордехай, я помню ее. Перла была очень красивой женщиной.
— Исаак, когда вы приехали сюда, дядя Ездра уничтожил всю ее жизнерадостность. Она походила на посаженное в клетку животное. В глазах ее сквозило отчаяние, и оно не давало мне покоя.
— Насколько я помню, Ездра бен Рувим был прямым, честным человеком, — сказал врач.
— Это верно, Исаак. Кроме того, он был холодным, неприятным, совсем не похожим на моего отца, своего брата. Единственной радостью в жизни Перлы была дочь. Но когда Фанете было пятнадцать лет, он выдал бедняжку за мужчину на двадцать пять лет старше. Этот человек жил в самом отдаленном месте, какое смог найти.
— Ездра сделал это умышленно?
— Тогда я так думал, Исаак, потому что он легко мог бы найти ей здесь превосходного мужа. Она была нежной, хорошенькой девушкой с немалым приданым. Многие семьи видели в ней невесту для любимого сына. Дядя Ездра говорил, что ее муж был самым богатым человеком, какого он знал. Возможно, некогда это было правдой и послужило мотивом. Он был сыном человека, с которым Ездра вел в прошлом большие дела. — Неожиданно Мордехай хлопнул в ладоши. — Исаак, я погрузился в воспоминания и ничего вам не предложил.
Когда вошла служанка, он велел ей принести закусок.
— Я нахожу ваши воспоминания весьма познавательными, — сказал Исаак.
— Мы остались друзьями, — продолжал Мордехай. — Потом, когда дядя Ездра умер и Перла осталась вдовой, она сказала мне, что уезжает. Я чуть с ума не сошел от отчаяния. Тогда моя бедная жена была еще жива, она была очень достойной женщиной, я был к ней очень привязан. Никто не мог бы пожелать лучшей жены. Но Перла сказала, что ей невыносимо оставаться в городе, где была так несчастлива. Ей всей душой хотелось вернуться на Мальорку, где, как она говорила, были свет, радость и дружба. Через год после отъезда Перлы моя жена умерла, и, оплакивая ее, я жалел, к моему величайшему стыду, что она не скончалась раньше Ездры. Исаак, я никому ничего не рассказывал об этом, — печально сказал он.
— Мордехай, я бы никому не сказал ни слова ни о вашей любви к Перле, ни о ее отношении к своему мужу.
— Исаак, вы очень сдержаны в этом заявлении, — со смехом сказал Мордехай. — Но вы правы. Тогда больше ничто не было секретом.
— Мне только непонятно, почему Перла посоветовала внуку приехать в ненавистный ей город.
— Тому есть причина, — сказал Мордехай, — вполне понятная. Но мне трудно поверить, что воспитанный Перлой молодой человек, пусть и конверсо, так мало знает о своей религии. Однако, Исаак, этот Лука едва знаком с нашей верой. Он не родился в этой вере и не воспитывался членами общины.
— Может, она старалась защитить его? — предположил Исаак.
— Я рассматривал такую возможность, но все-таки думаю, он знал бы больше. Исаак, для меня этот вопрос очень важен, вопрос о том, сын ли этот молодой человек моей двоюродной сестры Фанеты.
— Почему?
— Мне доверена определенная сумма денег, которую мой дядя оставил своему внуку Рувиму. Если
