замечаю, насколько ей тяжело: губы подрагивают, дышит неровно. Но что делать? Дабы распутать таинственный клубок, мне придется иногда задавать неприятные вопросы.
Тем временем память частично восстанавливает увиденную двумя часами ранее картинку. Четвертым здесь лежал мужчина с южной внешностью, одетый в легкий спортивный костюм. Кажется, это был руководитель смены с армянской фамилией. Как его назвал Горчаков?… Амбарцумов? Нет, Амбарцумян. Точно – Николай Амбарцумян! Фамилия отыскалась в кладовой памяти легко, словно поджидала на верхней полке.
О его пропаже предпочитаю умолчать – незачем раньше времени нервировать гражданскую публику. Однако сам включаю на полную катушку рецепторы безопасности. Улететь на небеса, как «ласковый Миша» в 80-м, мы завсегда успеем…
– Хотите сразу осмотреть секретный модуль? – поднимается с колен Реброва.
– Предлагаю начать с жилого сектора.
– Как знаете, – занимает она место между мной и прикрывающим тыл Марининым.
Обойдя подводное снаряжение, аккуратно сложенное кем-то по другую сторону овального стола, направляемся к модулю ?3…
* * *
Жилой модуль отделен от центрального стандартной круглой дверью с солидным запорным механизмом, управляемым с обеих сторон. Подобных дверей здесь ровно четыре. И только одна из них, ведущая к секретам ученых-химиков, запирается серьезным приспособлением, именуемым «электронный биометрический замок».
– Готовы?
– Так точно, – первым откликается Володя.
– Да, – тихо вторит женщина.
Ручка легко подается. Путь свободен.
«Предбанник» жилого модуля имеет треугольную форму. Он необычайно мал – нам всем в нем не уместиться.
Ныряю внутрь и вскидываю левую руку. Маринин послушно притормаживает Реброву у порога. Прислушиваюсь… В помещениях жилого модуля тихо.
Мне без разницы, с какой половины начинать осмотр. Делаю шаг к левой дверце, выполненной из тонкого металла. Автомат «АДС» готов к стрельбе – переключатель режимов окружающей среды установлен в положении «воздух». Я собран и тоже готов к решительным действиям.
Нажимаю ручку и осторожно толкаю полотно. Из образовавшейся щели тотчас бьет яркий свет, и я невольно отвожу взгляд – глазам с непривычки становится больно. Возможно, это меня и спасает. В следующую секунду в помещении раздаются выстрелы. Один, второй, третий.
Первая пуля бьет по внутренней стене. Вторая попадает в косяк и со звоном вылетает в «предбанник». Третья вонзается и застревает в двери; ее длинный игловидный кончик пробивает металл и останавливается в сантиметре от моей головы.
Отпрянув, прижимаюсь спиной к боковой стене: «Ого, тут не только снимают скальпы!»
Маринин хватает Реброву за плечи и рывком убирает от круглого люка. Молодец – нечего ей пока тут делать.
Дверца остается приоткрытой. Сжимаю автомат и лихорадочно перебираю варианты ответных действий… Палить внутри лаборатории – не самое умное занятие. Во-первых, в воздушной среде наш «АДС» будет помощнее «АК-74», и как знать – выдержат ли титановые сферы удары его пуль. Во-вторых, неплохо бы знать, в кого стреляешь, а с моей позиции ни черта не видно… Взгляд блуждает по «предбаннику», словно на одной из его стен начертана подсказка. Внезапно замечаю лежащую на полу пулю. Кончик расплющен, длинное тело погнуто.
Господи, это же пуля, используемая в «СПП-1»!
Старичок «СПП» имеет четыре ствола и, соответственно, производит не более четырех выстрелов кряду, после чего стрелок несколько секунд тратит на перезарядку. «А что, это шанс! – опять тянусь к ручке замка. – Надо всего лишь спровоцировать последний выстрел».
Толкаю дверцу. Щель, сквозь которую прорывается яркий свет, плавно увеличивается…
Растет и напряжение. Жду выстрела и гадаю: куда же угодит четвертая пуля?…
Тишина. В чем дело?! Щель такова, что можно просунуть голову. Почему никто не стреляет?…
Но выстрел так и не прозвучал. Вместо громкого и ожидаемого хлопка из помещения вылетает рука с пистолетом. Тупая многоствольная морда упирается в мою скулу, а чей-то визгливый голос обещает:
– Одно движение, и ты труп!
Часть третья. «Ангар-004»
Пролог
«Ни о чем не думай – мы все устроим. Подготовим все документы, оплатим переезд и пластическую операцию. Нам нужно лишь твое согласие…» Эти слова Саши Гольдштейна Успенский вспоминал всякий раз, когда приходило сомнение в правильности выбранного решения. А оно приходило часто. Шутка ли – взять и уехать в Германию! Ведь до этой поездки за границей бывал кратковременно и всего трижды, да и то по делам медицины: симпозиумы, научные конференции…
– Саша, ты гарантируешь моей дочери и мне полное выздоровление? – задал он единственный вопрос, лежа в палате заштатной тамбовской больнички.
– Ты же отлично знаешь: врачи никогда таких гарантий не дают. Но я обещаю максимальную поддержку. Ту поддержку, о которой в пределах России не может идти и речи.
И Александр Яковлевич Успенский согласился. Принимая непростое решение, он больше думал о семилетней Марианне. Не забывал, конечно, и о собственном будущем, ибо стариком себя не считал, и все же судьба дочери стала решающим аргументом.
Переезд в Германию Саша организовал блестяще: военным вертолетом пострадавших доставили на летное поле одного из московских аэропортов; вскоре там же приземлился небольшой частный самолет, с невероятным комфортом доставивший их в аэропорт Гамбурга. В одной из клиник этого немецкого города и пришлось обосноваться Успенскому с дочерью.
Марианну врачи-психологи окружили нежной заботой с первого дня, а Александр Яковлевич лег под скальпель пластического хирурга уже через неделю… Операции следовали одна за другой, и внешность российского ученого постепенно восстанавливалась. Подходя к зеркалу, он осторожно прикасался пальцами ко лбу, щекам, подбородку, шее и… изумленно качал головой: не считая светлых нормотрофических рубцов, более всего заметных на нежной коже вокруг глаз, лицо стало прежним, узнаваемым. И даже более молодым из-за подтянутой или пересаженной кожи.
Да, с пластикой в Германии дела обстояли замечательно. Чего не скажешь о лечении травм психологического характера. Над малолетней девочкой, перенесшей глубокий шок, колдовали несколько врачей. Одна методика сменяла другую, вышколенные медсестры закармливали бедняжку разнообразными и весьма недешевыми препаратами, а толку практически не было. Марианна по-прежнему оставалась замкнутой, пугалась каждого громкого слова или резкого звука, вскрикивала по ночам и напрочь забыла, как работают лицевые мышцы, воспроизводящие улыбку.
– Надо везти ее в Штаты, – сказал Гольдштейн, в очередной раз наведавшись в клинику.
Он и раньше намекал на переезд за океан, да Успенский не воспринимал его слова всерьез. «Зачем ехать так далеко? Разве не в Германии обитают лучшие медицинские кадры? Привели же мою внешность в порядок, значит, и девочке помогут!» Однако время шло, а результат отсутствовал.
