«Поживем еще год-другой, а там и не только саранчовый фронт откроем, но и блошной. Делать людям не хрена, вот и придумывают себе работу!»
Но вот все сразу смолкли и устремили взгляды к массивным дверям вокзала. Подъехало правительство. Атабаев в гимнастерке защитного цвета, почти на голову выше других, идет первым. Встал на скамью, принесенную из зала ожидания, поднял над головой руку:
— Товарищи! Бедствие непредвиденное! Бедствие невиданной силы! Одолеть саранчу, спасти посевы хлопка, пшеницы, овощей и сады наши мы можем только сообща…
Затем говорил Ратх Каюмов.
— Товарищи отъезжающие, прослушайте внимательно, в какие вагоны садиться организациям! Наркомздрав — первые два вагона! Стекольный завод — третий и четвертый вагоны! Депо — пятый, шестой, седьмой!..
Зина дальше не стала слушать: заспешила к первой теплушке, чтобы занять местечко на нарах. Здесь уже стояли медики, дожидаясь команды на посадку.
— Почему стоим, не садимся? — подойдя, спросила Тамара Яновна. — Ждать больше нечего. Иргизочка, давай, покажи пример. И мне местечко займи. Я кое-что уточню и вернусь.
Зина, а за ней еще несколько студенток поднялись в теплушку, начали принимать с перрона матрацы, ящики с медикаментами, мешки, ранцы. Весело девчатам: хохочут. Смех и веселье от избытка сил.
— Давно бы куда-нибудь поехали, а то сидели в четырех стенах — никакой практики! — рассуждала Зина.
— Все правильно, — усмехнулся врач городской больницы, Мураховский. — Не с чего было веселиться, а теперь вот саранча прилетела. Радуйся, народ. Радуйся, золотое студенчество!
Отъезжающие сели в вагоны, и перрон опустел.
Паровоз зашипел, дернул вагоны и дал длинный пронзительный гудок. Конвульсивно подергиваясь, эшелон потянулся мимо железнодорожных построек, мимо жилых домов, утопающих в молодой зелени карагачей. Промелькнули будка стрелочника, семафор, переезд. Справа открылся вид на зеленые предгорья Копетдага. Зина прислонилась плечом к отворенной двери вагона, вспомнила, как добиралась сюда из Оренбурга. Ходила по вагонам, побиралась. Боже мой, даже стыдно вспомнить теперь. Но ведь и время тогда было… Хорошо, что тогда Зинка была тринадцатилетней девчонкой. Сейчас бы умерла с голоду, не пошла с протянутой рукой.
День весенний, яркий. Поезд бежит по равнине, залитой солнцем. Час, другой, третий. Остались позади несколько разъездов и станций. Вот уже пограничная станция Каахка. Эшелон остановился. На перроне нет ни души. Городок тоже, словно вымер — зловещая тишина. Путевой обходчик старик-туркмен, с киркой на плече, вышел на перрон, и его сразу обступила толпа. Зина тоже не удержалась, вылезла из вагона, подошла к толпе. Старик объясняет, указывая рукой в сторону гор — все ушли туда. Там саранча.
Началась разгрузка эшелона. На перрон полетели скатанные постели, мешки с жмыховой, отравленной мукой. В конце эшелона — платформы. На них бочки с мышьяком, с керосином. Приставили к платформам доски, покатили наземь. Шум, гвалт, суета. Опять на перроне, как и в Ашхабаде, не пройти, не проехать. Зина вернулась в свой вагон. Врач Мураховский с тремя студентками техникума тоже выгружаются. Вынесли матрацы, ранцы с медикаментами. Тамара Яновна помогает медикам.
— Иргизочка, где ты ходишь? Надо же помочь товарищам.
— Смотрите, Тамара Яновна, вот она какая! — Зина подняла над головой, держа за крылья, жирного саранчука.
— Где ты взяла?! — испугалась Красовская. — Ну-ка, дай сюда. — Посмотрела, как шевелятся наглые челюсти вредителя, сказала упавшим голосом: — Да, да… Это и есть саранча.
— Эти кузнецы все дерево возле вокзала облепили, листья жрут, — пояснила Зина.
Пол-эшелона осталось в Каахка. Остальные отправились дальше, в Душак, на самую границу. Вскоре поезд вошел в зону сплошных такыров. Голая равнина между горами и пустыней, растрескавшаяся под солнцем, выглядела так, словно расстелили на ней огромную рыбацкую сеть. И солнце здесь припекало еще жарче. В вагоне духота, губы от жажды слипаются, пот по лицу течет. У всех одно на уме: скорей бы, что ли, Душак! Но вот со стороны гор появилась темная тучка. Быстро увеличиваясь, она заслонила солнце, в вагоне стало сумеречно, как при закате солнца.
— Сейчас дождь пойдет! — обрадовалась Зина. — Смотрите, какая туча?
Все подошли к распахнутой двери вагона, глядя на потемневшее небо. Но вот туча, словно по мановению волшебника, стала падать вниз и исчезла совсем. Вновь засияло жаркое каракумское солнце. В свете золота солнечных лучей показались вдали зеленые хлопковые поля. Эшелон приближался к станции Душак.
Медики принялись скатывать матрацы, перевязывать их ремнями. Увлеклись: даже не заметили, как остановился поезд. До станции еще несколько километров, а поезд остановился. Слышался только шум паровоза да доносился плавный шум реки. Зинка подумала: «Наверное, у моста остановились. Надо посмотреть, что там за река!» Держась за поручень, высунулась из вагона, посмотрела вперед. Никакой реки рядом нет, нет и моста. А шумит все вокруг, словно большая река течет. «Да что же это, на самом-то деле?!» — испугалась Зина и тут увидела: вся равнина возле железной дороги колышется и издает странный шум. Пригляделась и остолбенела.
— Мамочки! Тамара Яновна, да это же саранча! Вы посмотрите — сколько их! Миллиарды!
Все бросились к дверям и застыли, цепенея от охватившего ужаса. Саранча текла широкой, в несколько сотен метров, рекой. Серая; жесткокрылая, она издавала сухой, угнетающий, всепоглощающий шум. Словно серая вулканическая магма стекала она с предгорий, пожирая все на своем пути. Словно огромная океанская волна, саранча поднималась на железнодорожную насыпь, обтекала рельсы и шпалы, обтекала колеса паровоза и вагонов, и продолжала течь, так же широко и беспрепятственно, по ту сторону дороги.
— Ой, мамочки, что же будем делать-то! — захныкала Зина, но, встретясь с осуждающим взглядом Тамары Яновны, умолкла.
Паровоз пробуксовал еще несколько раз, и эшелон медленно поплыл, разрезая саранчовую реку. Не слышно ни стука колес, ни поскрипыванья вагона, только шум жесткокрылой массы. Саранчовая река оборвалась около самого поселения, на краю хлопковых полей.
Выгружались молча и сосредоточенно. Теперь уже не было недоумений и догадок: все знали — предстоит дело необычное. Надо остановить и уничтожить саранчовые полчища. Но как? На этот вопрос пока что был ответ один — горькая, скептическая улыбка.
Тамара Яновна с Зиной разместились в небольшом поселковом клубе. Составили ящики с медикаментами и перевязочным материалом, оборудовали медицинский пункт. Поставили на ночь раскладушки на сцене. Спать легли поздно. Заняты были делами, а потом провожали ашхабадцев — бойцов саранчового фронта, — на зараженные участки. Люди уходили в ночь с лопатами, кирками, с зажженными факелами. Люди везли на арбах полные бочки керосина, бочки с мышьяком, отравленную мышьяком жмыховую муку. Ее рассыпят на пути саранчи: она нажрется и подохнет. Рассуждали и начинали дело, в общем-то, верно. Только потом уже все эти старания показались по-детски наивными. Жмыховая мука поглощалась с такой быстротой, что даже не было заметно, чтобы саранчовая река «споткнулась» на жмыховых «порогах». Саранчуки дохли, их тут же пожирали сородичи, и река продолжала течь, не замедляя движения. Время от времени насекомые поднимались в небо, образуя тучу и заслоняя солнце.
Зина проснулась на рассвете от крика. Сначала она подумала — кричит осел, но нет — это человеческий голос.
— Ну и орет! — удивилась Зина. — Вы спите, Тамара Яновна?
— Чего ты? — спросила она спросонок.
— Орет, говорю, кто-то. Не голос, а иерихонская труба.
— Это азанчи на молитву мусульман будит, — пояснила Тамара Яновна. — Но нам тоже надо вставать, хоть и неверующие. В Душаке теперь тысячи людей, а нас, медиков — только двое. Больные, наверняка, появятся в первый же день.
— Тогда я встаю, — сказала Зина, сбросила одеяло, надела халат и пошла во двор, к умывальнику.
