— У нас в театре прошло общее собрание — тоже есть добровольцы и призывники. А те, кто останется здесь, будут обслуживать спектаклями и концертами воинские части и призывные пункты. Может быть даже выедут на фронт, в действующую армию.
— Народ весь поднимется — смахнем германских фашистов, как мух со стола. И на что они только рассчитывают?! — Иргизов засмеялся сухо, со злостью. Душа его горела ненавистью к врагу, рвалась в бой. Успокоившись немного, он заглянул, под кровать, затем вышел в коридор, покопался в барахле и, не найдя нужное, с досадой сказал:
— Михаловна, отыщи-ка мой походный ранец. Возьму с собой все, что положено: пару белья, чистые портянки, ложку, чашку, кружку.
— Ваня, но ты же командир! Зачем тебе все это? Приедешь в полк — там столовая.
— Отыщи ранец — еще неизвестно, как все оно сложится. Может, сразу в поезд, и прямо в бой.
И они втроем — Сережка тоже принимал участие — принялись искать старый красноармейский ранец, который служил Иргизову в гражданскую войну. Долго искали, наконец, Нина вспомнила, что давно выбросила его. Иргизов пожурил жену: рановато, мол, ты списала меня с армейской службы. Нина на это ответила, что не только ранец, но и самого себя Иргизов поспешил списать, подался в археологи. Такого Иргизов не ожидал от жены и основательно рассердился:
— Вот, значит, как! То-то, я смотрю, охладела ты ко мне в последнее время.
— Да хватит вам! — вдруг прикрикнул на отца и мать Сережка. — Ругаются вовсю, а соседи-то все слышат!
Нина растерянно посмотрела на сына, а Иргизов осекся, хмыкнул и рассмеялся:
— Ну, Сережа, ты ведь совсем мужчиной стал. И голос у тебя наш, иргизовский.
— Голос у него дедовский, — возразила Нина. — Папа мой точно так же командовал.
— Где уж мне тянуться до твоего папы — комбрига, — Иргизов принялся подшучивать над женой.
Нина, отмахиваясь, в конце концов нашла подходящий чемоданчик: с ним Иргизов ехал из Ташкента, после окончания университета. Иргизов сразу успокоился:
— А что — вещь приличная: белье и все остальное в нем поместятся.
— Да и культурнее с чемоданом, — поставила последнюю точку Нина.
Спать легли поздно, и долго не могли уснуть — вспоминали прошлое. Утром Иргизов встал раньше жены и сына, умылся, оделся и отправился в военкомат.
Он понимал, что война подняла на ноги всех — всякий, способный защитить свою родину от врага, спешит сейчас встать в боевой строй и поскорее отправиться на фронт. Но даже он, Иргизов, был поражен огромным стечением призывников и добровольцев, занявших прилегающую ко двору военкомата улицу и весь двор. Народу собралось так много — и стоял такой гвалт, что любой бы восточный базар уступил в шуме и суете той огромной скученности. Отовсюду неслись громкие голоса командиров — «становись!», «равняйсь!», шла пофамильная перекличка команд. Иргизову пришлось пробиваться локтями, прежде чем он добрался до окошечка командного состава. Вынув из верхнего кармана старой, видавшей виды гимнастерки документы и заявление с просьбой зачислить его, лейтенанта запаса Иргизова Ивана Алексеевича в действующую армию, он торопливо заговорил:
— Вот, товарищ капитан. Прошу принять… Кое-как прорвался — такая вокруг сутолока.
— Подождите, сейчас посмотрим, — сказал, глянув на Иргизова из окошечка капитан. С минуту он копался в картотеке, затем вновь выглянул и сухо сказал: — Возьмите свои документы… придет время — вас вызовут.
— Что значит «придет время»? — обиделся Иргизов. — Время мое пришло…
— Следующий! — выкрикнул из окошечка капитан.
Сзади то-то попытался оттеснить от окошка Иргизова, но он непокорно двинул плечом:
— Слушайте, товарищ капитан, я прошу вас! Внесите меня в список любой команды, уезжающей на фронт. Могу быть ротным, взводным, а если понадобится — рядовым красноармейцем.
— Слушайте, лейтенант запаса Иргизов! — повысил голос капитан. — Отойдите — не мешайте работать. Вам ясно было сказано: когда понадобитесь — вызовут. Идите и спокойно занимайтесь своим делом!
— Ну, капитан, да ты, как я вижу, слишком крут! — Иргизов не отошел от окна, а напротив, даже лег на подоконничек локтями. — Ну, почему я должен ждать, пока меня вызовут?
— Да в особом списке ваша фамилия, товарищ лейтенант запаса! — занервничал капитан. — Понимаете — в особом! Я не имею права вас никуда отправлять и принимать ваших документов. Отойдите от окна, не мешайте работать, приказываю вам!
— Хорошо, ладно, — наливаясь обидой, процедил Иргизов. — Так-то вы, значит, старых фронтовиков — участников гражданской войны принимаете! Слова не желаете выслушать. Бюрократию решили заводить с первого дня войны!
— Ах ты, сукин же ты сын! — вскричал в ответ капитан и захлопнул окошечко. Тотчас он появился у двери, встал по стопке «смирно», опустил руки по швам, и отчаянно закричал:
— Лейтенант запаса Иргизов, слушайте мою команду! Равняйсь!
Иргизов насмешливо переступил с ноги на ногу, однако, как человек военный, знающий, что старшему по званию надо подчиняться, опустил руки.
— Ну-ну, дальше что? — сдаваясь, буркнул себе под нос.
— Смирно! — во всю силу легких прокричал капитан.
Иргизов замер.
— Кру-гом! — скомандовал капитан.
Иргизов повернулся.
— Шагом марш!
Иргизов пошел, выполняя команду. Командиры, стоявшие у окошечка, дружно засмеялись. Иргизов невольно остановился и оглянулся:
— Ну ладно, капитан, поговорим еще! Только поторопись с повесткой, а то пока ты тут будешь выбирать любимчиков — война кончится!
Но капитан уже не слышал его реплики — вновь забежал в кабинет и отворил окошечко, к которому тотчас прилипли командиры.
Иргизов шел домой и клял про себя ретивого военкоматчика. «Подумаешь, нашелся мне вершитель судеб! Особый список какой-то придумал… Да не приглянулся я ему — вот и вся заковыка. Годами перезрел. Он решил, что тридцативосьмилетнему лейтенанту на войне делать нечего. Есть, мол, помоложе!..»
Входя во двор, чувствуя себя совершенно посрамленным и униженным, Иргизов увидел сына, и впервые в жизни смутился перед ним. «Черт возьми, не знаешь, что и сказать, если спросит — почему вернулся!» А Сережку именно это и заинтересовало:
— Пап, что, не поедешь уже на фронт? Уже, наверно, кончилась война?!
— Брось играть в лянгу! — выместил свою досаду на сыне Иргизов. — Сколько раз я тебе говорил, что в лянгу играть вредно — наживаешь себе грыжу!
Сережка спрятал лянгу в карман, испуганно посмотрел на отца.
Услышав во дворе голос мужа, из коридора вышла Нина, в новом синем платье, с маленькой сумочкой-
— А я собралась в военкомат, к тебе, — сказала обрадовано, понимая, что Иргизов вернулся, не солоно хлебавши.
— Отвоевался, — сказал он уныло. — Оставлен до особого… Кто-то за нас больше нашего думает. Ладно, подождем еще с недельку, если не вызовут, пойду прямо к военкому.
— А может так лучше, что отсрочили? — заглядывая ему в глаза, спросила Нина. — Может, военкоматские знают, что война вот-вот кончится, поэтому и не хотят тревожить твое поколение.
— Все может быть, — согласился Иргизов. — Поживем — увидим.
XII
