потом позвонил горничной и поручил отвести гостей в их покои.
Им продемонстрировали все преимущества, удобства и прелести отеля, показали, за какой шнур следует дернуть, чтобы появился кто-нибудь из слуг, а также как попасть в столовую.
Когда они остались одни, Вероника удивилась, поняв, как мала их комната.
Железная кровать была огромной и занимала большую часть пространства.
Матрас показался ей вдвое выше, чем тот, на котором она спала в доме дяди. Маленький столик, два стула с прямыми спинками и умывальник составляли остальное убранство комнаты. Небольшой камин был вмонтирован в одну из стен, а два окна на другой стене предоставляли возможность любоваться видом реки в пелене дождя. Хотя наступила только первая половина дня, на улице было темно, как ночью.
Комната производила впечатление безупречно чистой. Отель был красивым, а слуги приветливыми. И все остальное тоже не вызвало у нее неприятия.
Камнем преткновения стал ее муж.
— Вы голодны? — спросил ее Монтгомери.
Вероника покачала головой. Они доели остатки провизии из корзины, приготовленной миссис Гардинер, еще в течение первой половины путешествия, а приехав на станцию, выпили чаю.
— Тогда начнем?
Вероника посмотрела на него округлившимися глазами.
Монтгомери приблизился к ней, отвел ее руки и принялся расстегивать корсаж.
Она оттолкнула его руки, но эффект был такой, как если бы она попыталась отмахнуться от солнца. Монтгомери подождал, пока она перестанет размахивать руками, и возобновил свое занятие.
— Ведь еще светит солнце!
— Кое-где, — согласился Монтгомери, ничуть не впечатленный ее словами.
Он закончил расстегивать ее корсаж и принялся за манжеты. Скоро она оказалась освобожденной от корсажа и наблюдала, как тот совершил полет через комнату и приземлился в углу.
Но ведь один из них должен был соблюдать приличия. И этим одним предстояло стать ей. Не так ли? Ведь утрата невинности была серьезным делом.
— Если вы намерены напугать меня, — сказала она, — то должна вам сообщить, что ничуть не испугана.
Монтгомери на мгновение перестал расшнуровывать ее корсет и посмотрел на нее.
— Какого черта мне хотеть вас пугать, — сказал он и снова вернулся к прерванному занятию. — Видите ли, запугивание должно сказаться на нас обоих. Но разве вы не требовали, чтобы я лишил вас девственности с того момента, как закончилась брачная церемония?
Вероника несколько раз моргнула, стараясь продемонстрировать равнодушие, пока Монтгомери расшнуровывал ее корсет и стягивал его с нее. Через секунду и этот предмет туалета совершил полет через комнату.
— Вероятно, вы правы, — заключила Вероника, серьезно поразмыслив над его словами, насколько позволяли обстоятельства, потому что в этот момент он расстегивал юбку.
В его глазах промелькнуло что-то, чего она не смогла понять, и даже в этот важный момент Вероника не знала, раздражает ли она его или он смущен. И не могла сосредоточиться на своем «даре», способном облегчить задачу.
Монтгомери наклонил голову, потянул за юбку и смотрел, как та падает к ее ногам. Он протянул руку, чтобы помочь Веронике переступить через нее.
— Давайте покончим с этим. Согласны?
— Это ведь не работа, — ответила Вероника, хмурясь. — Или все-таки работа?
Монтгомери взял ее руку и прижал к бугру на своих штанах, и Вероника почувствовала что-то горячее и твердое. Оно было огромным, как у мастифа, которого она однажды видела гоняющимся за сукой, — с разверстой пастью и инструментом наготове.
— О!
— Да, — повторил Монтгомери. — О!
— Мне было очень приятно то, чем мы занимались в гостиной, — сказала Вероника.
— Неужели? — спросил он с отсутствующим видом.
Она уже была раздета до сорочки, фижм, панталон и чулок.
— Вы не задерните шторы? — спросила Вероника.
— Мог бы это сделать, но не хочу прерывать свое занятие.
— О!
— Я хочу снова увидеть вас обнаженной, — сказал Монтгомери и потянул за застежки ее кринолина. — Я лишил вас дара речи, Вероника? — спросил он, когда фижмы упали на пол.
Она кивнула и переступила через них.
— Я хочу точно помнить, что делал, когда это произойдет.
— Думаю, я способна это запомнить, — сказала Вероника в то время, как он стоял возле нее на коленях и пытался снять с нее чулки.
В ее панталонах имелась широкая прорезь, необходимая для осуществления естественных потребностей, и они едва ли представляли преграду для его глаз.
Вероника смотрела куда угодно, только не на него.
Он потянул за ленту, удерживавшую чулок вместо подвязки. Его горячие пальцы прошлись по ее бедру, по колену, добрались до икры, погладили лодыжку.
Вероника не испытала ни малейшей щекотки, в то же время ощущая движение его указательного пальца.
Внезапно губы ее пересохли, и она их облизала, удивившись тому, что во рту у нее стало так горячо. Почему он не раздевается?
И неужели они вступят в интимные отношения при незадернутых шторах?
Ее глаза расширились, когда Монтгомери потянул за завязки ее панталон. Он стоял лицом к ней и осторожно стягивал панталоны с ее бедер. И ему было не просто приятно это делать, он провел ладонями по ткани, прощупывая сквозь нее каждый дюйм ее тела.
Сердце Вероники забилось так отчаянно, что она начала задыхаться, утратила способность говорить и не смогла сказать Монтгомери, чтобы он не смотрел на нее таким взглядом.
Точно так же, как мастиф в тот момент, когда сука оглянулась на него через плечо, замедлила бег и растянулась в грязи.
О Господи!
Клок волос упал ему на лоб. По лицу его блуждала странная улыбка, хотя, похоже, ему было вовсе не смешно. И все свое внимание он сосредоточил на этом занятии.
Пальцы его задержались на застежке ее сорочки, и он потянул за нее. Вероника задержала его руку:
— Пожалуйста, не рвите ее. Это моя единственная сорочка.
— Единственная?
Она кивнула.
Монтгомери нахмурился:
— Граф Конли — богатый человек.
Вероника наклонила голову, глядя на пол, на его башмаки и штаны. Потом ее взгляд коснулся его ног, нерешительно задержался на них. Если она снова приложит туда руку, почувствует ли прежнюю твердость? А возможно, он стал еще больше?
— Вероника!
Когда взгляд Монтгомери остановился на ее лице, она вспыхнула.
— Почему у вас всего одна сорочка? — спросил он нежно.
— Дядя Бертран не рассчитывал, что ему придется и кормить и одевать меня.
Выражение его лица несколько изменилось, но исходившие от него чувства она восприняла как внезапную вспышку полена в камине.
— И как часто он повторял вам это?
Вероника положила руку ему на грудь.
