понравилось.
Монтгомери зашагал вверх по склону холма, направляясь к жене. Вероника увидела его приближение и обратилась с речью к своим людям:
— Вы все сделали очень хорошо. Запомните свои цвета, и попрактикуемся на следующей неделе.
— Цвета?
Она ему не ответила. Только обернулась посмотреть на него и принялась собирать ведра.
— Ты возвращаешься в Америку?
— Что?
— Почему ты бродишь каждую ночь? — спросила она.
— А что в этом дурного?
Вероника понизила голос:
— Почему последние две ночи ты не приходил ко мне?
Монтгомери хмуро смотрел на нее.
— Над чем ты там трудишься в винокурне?
Он не ответил, и тогда лицо Вероники отразило его выражение: она тоже нахмурилась.
— Я не стану отвечать ни на один твой вопрос, — заявила она, — пока ты не ответишь хотя бы на один мой.
С этими словами она подхватила ведра и удалилась, оставив ею стоять и смотреть ей вслед.
Вероника поднялась на второй этаж, надеясь, что не застанет Элспет в своей комнате. Она была гибельно близка к слезам и не хотела, чтобы кто-нибудь их видел. Она всегда старалась не показывать своих чувств, возможно, потому, что так остро ощущала чувства других.
Вероника вошла в пустую комнату и с облегчением закрыла за собой дверь.
Вытащив мешок из бюро, она села у окна на один из удобных стульев. Медленно вытащила зеркало и подняла его, держа коричневое стекло на некотором расстоянии от себя.
Все, что она в нем увидела, — это неясное отражение своего лица. Глаза ее казались слишком большими и испуганными.
Вероника услышала, как Элспет вошла в ее спальню. Это давало ей достаточно времени, чтобы успокоиться и собраться с силами. Но прежде чем она успела спрятать зеркало в мешок, Элспет заглянула в него.
— Что это, ваша милость?
Ее сердце упало, когда Элспет приблизилась к ней, протянула руку и взяла зеркало. В зеркало она не смотрела, только провела кончиками пальцев по алмазам, обрамлявшим стекло.
— Это Туллох Сгатхан, — сказала Элспет, и в ее голосе прозвучало удивление. — Я не видела его с тех пор, как была маленькой девочкой.
— Туллох Сгатхан? — спросила Вероника, указывая на соседний стул.
Элспет села, улыбаясь и глядя на тыльную сторону зеркала.
— Хотя я не могу вспомнить, чтобы на нем были все эти ослепительные камни, — сказала Элспет. — Возможно, это не оно.
Она посмотрела на Веронику.
— Оно принадлежало моей бабушке Мэри Туллох.
— Ты не смотришь в зеркало, Элспет. Почему?
— Моя бабушка говорила, что оно показывает женщине, какой путь избрать. Другое дело, захочет ли она этого. Поэтому, думаю, что в известном смысле оно показывает будущее.
— Ты когда-нибудь смотрелась в него?
— Да, однажды, когда была маленькой девочкой. И увидела в нем себя такую, какая я теперь, только старше.
Улыбка Элспет стала шире.
— Со мной было двое малышей. Для меня этого оказалось достаточно.
Вероника положила зеркало на колени стеклом вниз:
— Больше я ничего не могу увидеть.
Элспет потянулась к ней и похлопала ее по колену уморительно покровительственным материнским жестом.
— Но вы сами можете его спросить, ваша милость.
Испуганная и удивленная, Вероника пристально посмотрела на нее:
— Твоя бабушка еще жива?
Элспет кивнула:
— В мое последнее посещение была жива. Если бы она умерла, кто-нибудь из моих братьев или сестер дал бы мне знать. Она очень стара, но еще энергичная и деятельная. Живет в Килмарине возле Перта, где я выросла.
— Я думала, ты из Лоллиброха.
Элспет улыбнулась и покачала головой:
— Нет, семья Робби оттуда. А моя из Перта, и время от времени я испытываю тоску по дому.
— Я знаю, что это такое, — сказала Вероника, вспомнив два года, проведенные в Лондоне.
— Как случилось, что Туллох Сгатхан оказалось у вас?
Щеки Элспет вспыхнули.
— Прошу прощения, ваша милость. Я не должна была спрашивать.
— Это подарок по случаю свадьбы.
Глава 18
Монтгомери годами страдал от плохого сна. Крепко он спал только после того, как был с Вероникой, и это его раздражало: нельзя воспринимать ее как лекарство от бессонницы.
Две ночи он не приходил к ней, чтобы доказать, что может обойтись без нее. И выиграл это сражение. Теперь можно было перестать избегать жену.
В последние несколько недель Монтгомери изучил топографию окрестных мест, все земли вокруг Донкастер-Холла настолько хорошо, что мог спокойно бродить по тропам и холмам, даже когда не светила луна. Сегодня ночью он бродил не менее часа до того, как повернул обратно и остановился только перед парадным входом в дом.
Фасад Донкастер-Холла так сильно напоминал ему его дом, что Монтгомери представлял себя там также, как пятью годами раньше, и даже будто услышал музыку, доносившуюся из сада. Это был первый прием за два года, который они устроили после смерти родителей от лихорадки. Это был первый, он же и последний прием, поскольку его планы уже сложились.
Монтгомери собирался работать с Таддеусом Лоу над воздушными шарами, и это его решение вызвало привычную порцию насмешек со стороны братьев.
— Он так и не расстался с мыслью о том, что сможет летать, — услышал он голос Алисдэра так отчетливо, будто брат стоял рядом.
— Но он не птица, — подхватил реплику Джеймс. — Он летучая мышь, и ему придется повиснуть вниз головой и вверх ногами.
Монтгомери принимал их добродушные насмешки, сознавая, что за ними кроется беспокойство о нем. Его решение присоединиться к Воздухоплавательному корпусу облегчило его дезертирство. Братья его собирались сражаться за Виргинию, а он присоединился к армии северян.
Та ночь была теплее нынешней, а запах жимолости казался столь сильным, что ему подумалось, будто его одежда навсегда сохранит этот аромат. Кроме запаха той ночи и потоков музыки, он еще вспоминал смех.
Пять лет назад все они были чертовски счастливы. Счастье быть молодыми, богатыми и так восхитительно элегантно отправляться на войну. Монтгомери был единственным среди них, не числившимся солдатом, единственным в бальном зале, не хваставшимся принадлежностью к своему подразделению или только что присвоенным званием.
Только четверо из них знали, что он предаст все, что ему знакомо с младенчества.
