несколько шагов.
Потом она повернулась и посмотрела ему в лицо: юбки ее развевались, улыбка освещала лицо.
— А что значит быть настоящим шотландцем?
Вероника улыбнулась так пленительно, что ему снова захотелось поцеловать ее.
— Ты отважный, — сказала Вероника. — Ты это доказал. И не только тем, что был хорошим солдатом во время войны, а тем, что сумел пилотировать свой воздушный корабль.
Она смотрела ему в лицо, не отводя взгляда, и он встретил его.
— Ты готов взять на себя ответственность, как любой шотландец.
— Разве это так?
Улыбка снова расцвела на ее губах и засветилась в глазах.
— Шотландец к тому же знает себе цену.
— Ты хочешь сказать, обладает высокомерием?
Вероника покачала головой:
— Нет, вовсе нет. Шотландец просто знает, что он лучше большинства других людей.
Ее взгляд дразнил Монтгомери и вызывал на спор.
— И у тебя точно такое же чувство к Донкастер-Холлу, какое было к Глениглу, — сказала Вероника, бросая взгляд на дом. — Возможно, даже более теплое. Ты обладаешь всем тем, что мечтал видеть в тебе твой дед.
Прежде чем Монтгомери собрался заговорить, на дороге у него возник Эдмунд.
— Эдмунд, — сказал Монтгомери, — я неверно судил о вас.
— В каком смысле, ваша милость?
Монтгомери улыбнулся с таким видом, что Вероника похолодела. Мистеру Керру следовало с осторожностью выбирать слова. В эту минуту Монтгомери был весьма далек от любезностей, хоть и улыбался.
— Я думал, что вы стоите за попыткой саботировать мое строительство воздушных аппаратов.
Следует отдать должное Эдмунду, он казался искренне потрясенным.
— Я не смог бы сделать ничего подобного, ваша милость.
— Теперь я это понимаю, — ответил Монтгомери.
Сделав шаг вперед, он отвел руку назад и заехал кулаком в челюсть Керра.
Монтгомери смотрел, как Керр камнем свалился на дорожку. Он стоял над поверженным и тряс его руку, пока Вероника в ужасе созерцала эту картину.
Монтгомери наклонился, схватил поверенного за ворот и держал на весу, пока тот недоуменно моргал.
— Ведь это вы рассказали мне о Братстве Меркайи, и вы же убедили меня пойти туда.
Эдмунд отдувался, но молчал.
— Вы член этого общества? Да? Мне следовало догадаться об этом в тот самый вечер.
Монтгомери сделал несколько шагов в сторону от Керра.
— Он там был? — спросила Вероника. — Он был там в ту ночь?
Она не сводила глаз с Эдмунда. Она понятия не имела о том, кто скрывается под личиной «братьев», под капюшонами их балахонов. Однако Эдмунд держал ее за руку во время сеанса и все время находился там. Он видел ее обнаженной. И возможно, ее неприязнь к поверенному имела основой не «дар», а совсем иную причину.
Монтгомери отпустил ворот Керра, и тот снова упал на землю и так и остался лежать, неуверенно глядя на Монтгомери снизу вверх.
— Вероника, я избавил тебя от Миллисент, теперь твоя очередь решать, что делать с ним.
— Ты хочешь оставить его у себя на службе?
— Нет, — сказал Монтгомери, протягивая ей руку. — Не считай его больше служащим Донкастер- Холла.
Он снова посмотрел на Эдмунда.
— Я не стану снова вызывать вас, — сказал Монтгомери. — Мы найдем способ избавиться от вас и обойтись без вас.
Он повернулся к Рэлстону.
— Если ты сможешь справиться с этим, будь любезен это сделать, — сказал он, указывая жестом на Керра.
Рэлстон кивнул и с помощью другого слуги поднял поверенного на ноги.
Монтгомери улыбнулся жене, и лицо его сразу изменило выражение. Теперь он казался гораздо моложе и не столь удрученным своими воспоминаниями.
— Я люблю тебя, Монтгомери Фэрфакс, — сказала Вероника тихо.
Монтгомери заключил ее в объятия.
— Благодарю Господа за это, — сказал он, прижимаясь щекой к ее виску.
Они стояли, пока рассвет вступал в свои права, медленно и робко разгоняя тени, и заря простиралась на небе, окрашивая все вокруг и ослепляя их своим блеском.
— А как насчет тебя, Монтгомери Фэрфакс?
Монтгомери даже не стал притворяться, что неверно ее понял.
Вероника отстранилась, глядя на него и чувствуя, как от его улыбки сердце начинает биться быстрее. С самого начала, с первого дня, их соединила страсть, но теперь она привела их к чему-то большему, к большей полноте чувств.
— Люблю ли я тебя? Разве может быть иначе? Ты удивительная, забавная и очаровательная, и я подозреваю, что оставшуюся жизнь ты заставишь меня провести в веселых гонках.
— Нельзя сказать, что это объяснение в любви было самым романтичным в моей жизни, Монтгомери Фэрфакс.
— Пожалуй, мне стоит поработать над этим? — спросил он, склоняясь к ней, чтобы поцеловать ее в щеку. — Я буду стараться каждый день и всеми возможными способами.
Он поцеловал ее в уголок рта.
Солнечный свет бил Веронике в лицо, окрашивал волосы и глаза и освещал ее прелестные черты. И от красоты ее черт вкупе с красотой души у него захватило дух.
В этот момент Монтгомери понял, что его дом здесь, потому что рядом с ним была женщина с ее отвагой и жизнерадостностью, с ее силой и гибкостью. Его прибежищем, его домом стала Вероника.
Она привстала на цыпочки и нежно прижалась щекой к его щеке и почувствовала шершавость небритой кожи. Слегка повернув голову, она коснулась губами его носа, потом уголка рта, подбородка и медленно прошлась губами по шее. Ее губы на мгновение задержались на месте, ощутив бешеное биение его жилки, и она нежно коснулась этого места кончиком языка и подышала на увлажненное поцелуем место.
— Ты пытаешься соблазнить меня, Вероника Фэрфакс? — спросил Монтгомери, намеренно выговаривая слова с шотландским акцентом.
Вероника усмехнулась, почувствовав прикосновение его губ к своему виску.
— Именно так, Монтгомери Фэрфакс. А у тебя есть возражения?
Он отстранился, посмотрел на нее, и ему стало не до смеха.
— Я люблю тебя, Вероника. Теперь это звучит лучше?
Она потянулась к нему, обвила руками его шею и ответила поцелуем.
Эпилог
Мэри Туллох смотрелась в зеркало и видела в нем то же отражение, что и много лет назад, когда была маленькой девочкой, всего лишь ребенком.
У нее не было оснований жаловаться на жизнь. Она любила и была любима. Ее дети родились здоровыми и служили ей утешением. Она бывала добра, когда могла, и жестока, когда обстоятельства вынуждали ее к этому.
Теперь пришло время распрощаться со всем.
