Так и есть, А. Только украшенное какой-то загогулиной.
Что, если этот самый кинжал принадлежал Анкудинову! Недаром ведь на рукоятке заглавная буква «А»… Эх, черт, жаль, что в книгах об этом ничего не написано!
Он поделился с братом своими мыслями. Олег долго молчал, рассматривая кинжал.
— Надо его отнести, — решил наконец Олег. — И не Кузнецовой этой вашей отдать, а ученым, которые приедут. Самому начальнику экспедиции, вот кому. Понял?
— Понял. Как только экспедиция приедет, сразу отнесу…
Экспедиция приехала в тот же вечер. По крайней мере один из членов экспедиции, тот, который должен был остановиться у Анкудиновых.
Мишка уже выучил все уроки и собирался ложиться спать, когда около дома затормозило такси, послышались голоса. Олег и бабушка вышли во двор. Бабушка приветливо приглашала кого-то войти в дом. Олег протащил в боковушку огромный чемодан, слышно было, как он тяжело опустил чемодан на пол.
Мать уже раздувала самовар. У Анкудиновых было принято — при гостях всегда ставили самовар.
— Боковушка у нас чистенькая, светлая, — пела бабушка. — Уютно вам будет. Перинку я давеча проветрила, на солнышке прожарила. Так-то славно отдохнете. Ишь непогода-то разыгралась, простыли небось. Надевайте-ка валенки, горячие, прямо с печи! Да чайку с нами, чайку!
В горницу вошла бабушка, а за ней — какая-то девчонка. Худенькая, в брюках и пушистом свитере.
— Да что вы! В мае — и вдруг валенки! — Девчонка улыбнулась, быстро оглянула горницу. Глядела она чуточку исподлобья.
Мишка поднялся из-за стола, поздоровался.
Девчонка назвалась Линой, и вблизи она не казалась такой уж девчонкой. Лет девятнадцать- двадцать, не меньше. Пока она бегала умываться, потом в боковушку — что-то там переодеть, потом снова во двор — отдать Барбосу остатки дорожных бутербродов, бледно-рыжие длинные волосы ее мелькали там и тут. Круто подрезанные, они доходили ей до лопаток и, когда она резко поворачивала голову, отлетали вбок литым светло-медным крылом.
Эта Лина была такая непоседа, что Мишка только удивлялся. Казалось даже, что она не успевает угнаться сама за собой. Присела за стол; тут бы всякий на ее месте сидел спокойно и разговаривал. Так нет: оглянулась (волосы взметнулись вбок), заметила Мурку. Сорвалась с места — и к ней. Присела на колени, смеется, играет с кошкой. Потом, еще смеясь, — снова за стол. Хотел было Мишка рассказать, как Мурка у собаки из миски кость утащила, глянул — а она уже серьезная. Лицо строгое, взгляд устремлен куда-то на стенку. На фотографию, что ли? Щеку рукой подперла, молчит. Умолк Мишка, стал думать о том, как завтра находки начальнику экспедиции передаст…
Вдруг она усмехнулась, спросила:
— Что приуныл? Говорят, у вас тут археологический рай. А в раю грустить некогда, работать надо. Работать, раз условия райские!
Что тут ей ответить, никак Мишка придумать не мог. Как-то не вязалось: в раю и вдруг работа. А может, рассказать ей о находках? Или погодить?..
Тут мать внесла самовар. Лина бросилась ей навстречу, едва не ошпарилась.
— Ой, зачем вы так беспокоитесь? Самовар, чай — такая роскошь. И я сама бы внесла, тяжело ведь!
— Да сидите вы спокойно, ошпаритесь же! Где вам без привычки… Самовар — первое дело. С дороги-то…
Обе они — мать и гостья — говорили разом, и получалась забавная неразбериха.
Наконец бабушка принесла сладкий пирог, вынула из буфета праздничный сервиз, и чаепитие началось.
— Значит, приехала экспедиция, — сказала мать. — А мы-то, признаться, к завтрему вас ожидали.
— Не знаю, как другие, а я вот приехала. — Лина с увлечением поедала яблочный пирог. — Ой, вкусно как! Никогда такого не пробовала, честное слово. Мама, правда, умеет готовить ореховый торт, но ваш пирог вкуснее. Можно я еще?
Мать и бабушка прямо-таки расплылись от удовольствия.
— Наверное, я приехала первая, не терпелось пораньше осмотреться. Завтра с утра выйду взглянуть на раскопки. А что, говорят, находок много было? Или вы не в курсе?
— Да кто его знает? — Мать подставила свою чашку под струйку кипятка. Я-то на работе целый день. А люди-то говорят, будто и то и се… Болтают всякое, да не всему поверишь.
— Вот как, — усмехнулась Лина, — что же, интересно, интересно…
Мишка опять подумал — не рассказать ли гостье обо всем? Нет, все-таки лучше с братом посоветоваться… Да где же он? Мишка прислушался: со двора доносился стук топора. Дрова колоть вздумал на ночь глядя. В общем-то Мишка его понимал: стесняется гостьи. И Мишка втайне загордился: ему и самому сначала было неловко, но вот он преодолел робость, сидит себе с гостьей, как ни в чем не бывало разговаривает. А вообще-то эта самая Лина кого хочешь смутит. А сама не смущается ни капельки.
— А Олег-то что не идет? — спросила бабушка. — Миш, поди позови его, скажи, что скоро весь самовар выпьем, чего он там…
Мишка вылез из-за стола. Но Олег уже и сам появился на пороге. На нем был черный глухой свитер, волосы еще влажные от умывания.
— Садись, сынок, я тебе уж и чашку налила. — Мать положила на тарелку увесистый кусок пирога.
— А вы совсем не такой грозный, как показалось мне в темноте, — сказала Лина.
— Грозный? — удивился Олег.
— Так мне показалось сначала. Открываю калитку, а навстречу кто-то огромный и грозный.
— Олег у нас чемпион по боксу! — не утерпел Мишка. — Он как даст, полетишь кувырком через весь ринг, турманом через канат перемахнешь и бац — на стол перед судьями! Олег — он такой.
Лина пристально посмотрела на Олега.
— Жуть, — сказала она.
И все засмеялись. Кроме Олега. Олег наклонился к своей чашке, сердито взглянул на Мишку.
Замолчал Мишка. И стал думать о том, что брат все-таки человек непонятный. Бывали такие моменты, что Мишка и вовсе переставал брата понимать. Вот, например, сейчас. Да если бы про Мишку сказали что- нибудь этакое, особенно про силу, про бокс что-нибудь, Мишка бы только рад был. Да чего там рад — просто обалдел бы от радости! Места себе не находил бы, всем бы рассказывал. Ну, может, и не всем, а уж Димке обязательно. А Димка-то — Лене Кузнецовой. Может, Мишка и сам попросил бы его, чтобы Лене… А вот Олег — совсем наоборот. Не любит, когда про его силу говорят, и ничего о себе не рассказывает…
Легли в этот день поздно. А утром, когда Михаил проснулся, в доме никого уже не было. Только бабушка хлопотала на кухне. Заглянул было в боковушку, там все как раньше, только чемодан громоздился в углу да кровать по-особому застелена, как-то очень уж красиво. «Это, наверное, по-девчачьи», — решил Мишка. Они с Олегом постель застилают по-простецки: одеяло, на нем подушка — вот и делу конец. А тут покрывальце голубое — складочкой, подушка — торчком, на ней пышной шапкой кружево. Не постель, а пряник расписной, на такую прилечь-то страшно сомнешь.
— Ты куда, брысь! — турнула его бабушка. — Завтракай скорей, смотри в школу опоздаешь!
В тот день Мишке не везло — на каждом уроке его спрашивали. Правда, все обошлось благополучно. Дело в том, что теперь он старался браться за уроки побыстрее, чтобы время на раскопки оставалось. И ничего не откладывал на завтра. По географии получил тройку, по литературе — тоже трояк. На четвертом уроке Мишка даже не удивился, когда математик его вызвал к доске. Теорему Михаил доказал, только в словах почему-то путался, говорил нескладно.
— Ты, в общем-то, молодец, Анкудинов, — сказал математик. — Голова у тебя работает. Но рассеян ты, друг, не в меру. О чем ты только думаешь?
И поставил в дневник четверку.
А думал Мишка о пятом уроке, об истории. О том, что надо рассказать Игорю Александровичу обо
