вывихнули ему плечо, щеку прокусил пес Федор, но он разве что посмеялся, из дыры стекало золото его рта, плавлёные зубы, сок и аромат ангелочка, молоко его слов, цвет деревянного сердца, и проходила отрыжка, запах рыбьей пасти, взрывы гнева, дух, полусонный, пары из логова дракона, из норы лисьей, а также музыка, где пальцу ставить препоны напору воздуха, определять тон — острый иль сладкий.
На заре, весь в саже, ибо прятался в дымоходе, Жеструа затер за собою следы и принялся ждать, пока снег растает, и тот растаять не преминул.
~~~
Земля, которую в страхе, страхе пред бурей, надлежало возделать в марте, была сырой и тяжелой, в прожилках ручьев, с нею смешался песок с пригорков и оголенный дождями галечник, его надлежало выбрать и сложить в углу поля в кучу для Лу Фу, торговца, что наведывался каждый год и скупал кучи щебня, потом грузил их на дроги, влекомые ломовиком по кличке Ржаный цвет, тот гадил, пыхтя и посмеиваясь, и мочился всякий раз все на те же межевые столбы; в глазу его маячило дикое небо, разодранные облака, отягченные чернотою ресницы и очертания бури, ворон, сорок, кочующих с болота на болото цапель, отдыхающих на кипарисах по склонам холмов, дождь над водой, над ветвями, желтая почва, зловонная тина, пустые мешки, летящее, сорвавшись с веревки, белье. Хочу, когда этого конягу пошлют на живодерню, его светлую голову и кусок с крестца в пищу, кровавый шмат, пропитанный по?том.
Ноги вязнут, колеса плуга попирают гальку, на лугах бьют через край родники, бурлит мутная вода, гаснет огонь, дым окутывает деревья, дома, крепости, кособокие конусы гор, паруса корабля, подхваченного смерчем вроде рога, белоснежную птицу с грузом специй и ароматов.
В высоких деревьях лесные люди, лодки, расхристанные клинья знамен, напряженные лучники, балконы, где полощутся полотнища, небывалое шушуканье, ветер.
За острые, скривленные углы крыш цеплялись духи птиц. На коньке крутился крылатый змей, разнюхивая, куда дует ветер. Приходите же, помогите утоптать перегной, сжечь кусты, в которых плоды и тени, обрезать то, что засохло, пожухло от заморозков, отдадите ли вы и в этом году нашей землице свои какашки, ежели их сохранили? Посетите наши поля и деревни, задержитесь в отхожих местах, подобающих для отдохновения и задумчивости, почитайте наши вирши, записанные на перегородках, соизвольте присесть на корточки в сладостном полумраке сих заведений, в приятном запахе свежеотполированного дерева, послушайте птах, ждите, сколько понадобится, поудобнее располагайтесь, расслабьте мышцы и сложите свой подарок, цвет и природа коего нам далеко не безразличны, предоставьте потом, если угодно, свой анус подсобной собаке, пусть пес его начисто вылижет, ни жиринки, если же вы щекотливы, воспользуйтесь чистой, благоуханной тряпицею, виснущей с потолка, бросьте ее потом в корзину, она пригодится нам замесить бумагу, на которой мы с вами, вы и я, пишем, свистните, если что-то не так, жуйте хлеб, глотайте латук, побольше мягкой и влажной пищи, летней говядинки, мяса молодых бычков, оно быстрее разлагается и производит больше фекалий, наберите в окрестных тутовниках шелковицы, подсуетитесь, если ее не найдете, испейте из металлической кружки колодезной влаги и потужьтесь еще, нас очарует ваш кал, благодарны премного за вашу заботу. Мы вывезем ваше дерьмо на тачках, их будут, наслаждаясь благостным запахом, толкать ребятишки, напишут для вас стихи. Твердый кал не такой кислый. Ешьте наш хлеб, долго его пережевывая, и результаты не замедлят сказаться. В земле все разойдется, напьются семена, стебли будут толщиною с палец кузнеца. Срите на здоровье под деревьями, которым вскоре цвесть. Испражняйтесь все подряд. Все сточные канавы ведут на поля и там расходятся.
Черный вол влечет за собой рыжего. Рыжий влачит свою тень. Черный вытягивает, чтобы поесть, выю, рыжий ложится рядом с цветами, щиплет траву и сплевывает камни, обломки, которыми щедро нашпигована новая трава. Черный попирает голову гадящей гадюки, рыжий крушит рептилии хвост, та шипит, умирая, и отпускает мышат. Рыжий зевает, в разверстую глотку черного, его брата, проникает шершень-убийца, и его, словно тенета, залучает слюны пелена между нёбом и языком. Соплю рыжего черный шумно сглатывает, подбирает и перемалывает толстыми губами его вшей. Черны копыта рыжего, копыта черного, его отца, того чернее. Когда один опускается на колени, преклоняет их и другой, валится в пыль. Когда черный смачно мочится, не отстает и другой, его брат. И понятно. Они состарятся вместе, под ярмом и под палкою.
Вот они спереди, а их рога за ветвями.
Они вышагивают бок о бок, спаренные под ярмом, трясут при каждом шаге войлом. Шагают к солнцу, спускаются к реке. Рыжий влачит за собой свою тень. В кустах, счастливые, играют, и столько вьюнков и веточек обвивается вокруг их широко расставленных рогов, что вскоре они уже не в силах пошевелиться и тяжело рушатся, черный на рыжего, своего отца той поры, когда он был быком, и плачут. Охотник, коли застанет их, их забивает, в надругание, скотобойной дубинкой и усаживается на груду тел.
Волы не любят мальчугана с его срезанной с лещины палкой, тот бьет их под колени и по ноздрям. Они любят Жеструа, он дует им в уши.
В кустах, где запутались их рога, они умирают от жажды, поскольку волы должны пить обильно и, если проводят день, не напившись вдосталь, умирают, но не потому, что им не хватает влаги, а по той простой причине, что, когда нет воды, они кусают друг друга, пьют друг у друга кровь и теряют силы; они умирают вместе, потому что так любят друг друга, так привязаны один к другому, рыжий к черному, черный к своему брату, что ни тот ни другой, ни черный ни рыжий не изопьет крови своего брата больше, чем тот испил из него.
Как они шагают, тащат за собой повозку или плуг, битком набитый сеном воз, полные камней ломовые дроги, телегу с углем, борону-тысяченожку, лодку, где поблескивают толстощекие рыбы, дом их хозяина-мельника, с башней, с крыльями, жерновами, нужником, амбаром, с клетками для фазанов и кроликов, мешками зерна и целым ворохом всяческих подстилок и устройств, как они спят, смежив веки, с полным запахов ртом, как пасутся, щиплют одни и те же цветы, как пьют, на одном водопое, воду одну и ту же, как купаются, так же они и умирают. Из их полых рогов наделают красивых рукояток для ножей, выдубят толстую кожу. Я не стану есть их плоть, не хочу есть друзей Жеструа. Пусть они сгниют, и из их падали родятся тысячи шершней, ос и слепней. Я ж соберу за ними лепешки навоза и обложу им артишоки, на самом солнцепеке.
Зима подкосила траву, под гребнем грабель она вырывалась, вырывались травинки, объесть или сжать которые недостало времени, на которые некогда ложились худые, странные дети, садились на корточки те, что побольше, зажав между вытянутых пальцев в кольцах из соломы, из слоновой кости, из сплетенной бечевы, из сухого дерьма, из малиновой ленты, из алой резинки, из дырявых колпачков, между пальцев с длинными ногтями сухие самокрутки, чей дым выстилал изнутри их щеки и придавал губам тот настырный привкус, что так нравился Жеструа.
Сгнили цветы, другие канули под перегноем, третьи согнулись, ушли в землю макушкой. Те, которых пожрали муравьи, возвращались к жизни среди муравейников, в кладовых, пробивались, распускались. Вновь принялась стрекать ноги крапива, чертополох рвать такие нежные на ощупь шарики из бумаги и перепелиной пленки, самые прочные попадались повсюду, все в пятнах от сока чистотела и дегтя, липучие, тошнотные, вперемежку с одежкою для игры, кацавейками, шапочками, картузами с щербатым козырьком,
