принадлежавших им земельных имуществ ' [339]. Намечен процесс зарождения крупной туземной буржуазии [340]. Данные по социальной истории имеются и в работе В. В. по истории киргизов [341].
Эти факты позволяют утверждать, что одной из сторон своего творчества В. В. примыкал к тому 'социальному' направлению в историографии, которое получило широкое развитие в России. В области европейской истории эта струя представлена именами М. М. Ковалевского, Н. И. Кареева, П. Г. Виноградова, И. В. Лучицкого, в сфере византиноведения — В. Г. Васильевским и Ф. И. Успенским, в истории античного мира — М. И. Ростовцевым (называем только крупнейшие имена).
Но эта сторона отнюдь не была единственной, не была она и преобладающей в научном творчестве В. В. Бартольда. Не подлежит сомнению его интерес к проблемам географического истолкования истории. Правда, В. В. не считал себя специалистом в тех отделах так наз. 'доисторической' археологии, которые дают возможность с особенной ясностью установить связь между общественной жизнью людей и географическими условиями [342]. 'Конечно, — отмечал он, — и письменной истории достаточно, чтобы убедиться в том, как часто под влиянием действий человека изменялось… 'лицо земли' и соответственно изменялись хозяйственные возможности… хорошо известен факт, что юг нынешней Европейской России имел значение для международной хлебной торговли в IV в. до н. э. и снова получил такое значение только в XIX в. н. э. В 1918 г. достаточно было кратковременного запущения Петербурга, чтобы лес в черте города снова проявлял свою деятельность, и ботаники в самом городе могли собирать соответствующие растения' [343]. В этих словах интерес к географической стороне явлений сочетается с вниманием к экономической истории, в частности к истории торговли. Эти предметы также входили в круг ведения В. В. Чуть ли не в каждом его труде мы встречаемся с данными по истории земледелия и промышленности [344] . Но пристальнее всего он изучал именно историю торговли. Первые главы 'Истории культурной жизни Туркестана' в значительной степени посвящены рассмотрению торговых сношений в пределах евразийской 'великой степи'. 'Распространение арамейских шрифтов среди иранцев и турок Средней Азии, как некогда распространение финикийского шрифта вдоль берегов Средиземного моря и Индийского океана, было, конечно, связано с развитием тортовых сношений'. Культурная деятельность согдийцев и 'их мусульманских потомков — сартов вдоль караванных путей Средней Азии мало уступает культурной деятельности финикиян вдоль путей морской торговли' [345].
Специальное внимание к истории торговых путей сказывается и в 'Очерке истории туркменского народа', появившемся в 1929 г. Здесь довольно подробно прослеживается история торгового пути 'из России через устье Волги и полуостров Мангышлак в Хорезм' [346]. Волжскому пути, в его значении для раннего периода русской истории, В. В. Бартольд посвящает ценные замечания в своей 'Истории изучения Востока в Европе и России'. Там же он говорит о походе Святослава на хазар и последовавшем уходе его из хазарских земель: 'Для истории России этот факт имел большое значение; если бы русские тогда остались на Волге, они, наверное, подчинились бы мусульманской культуре; Святослав пожертвовал бы Киевом для Итиля, как потом хотел пожертвовать им для Переяславца' [347]. Та же мысль повторена в статье В. В. 'Кавказ, Туркестан и Волга' [348]. Вообще же статья эта в значительной мере посвящена истории торговых путей, проходивших чрез указанные в ее заглавии страны. Вместе с тем В. В. прослеживает в ней миграцию культурных средоточий. При Ахеменидах западный Кавказ 'по уровню культурного развития' стоял выше восточного. В эпоху арабских географов Х века, 'в противоположность древности, прикаспийская часть Кавказа в культурном отношении стояла гораздо выше черноморской'. В современности восточные кавказцы — азербайджанцы 'отстали от грузин и армян'. Здесь намечается своеобразная 'периодическая ритмичность' в миграции культурных средоточий [349].
Весьма интересно замечание В. В. об изменениях в пролегании торговых путей в глубине континента: 'В истории Средней Азии наблюдается постепенное передвижение главных торговых путей с юга на север, от пути мимо Лоб-Нора на Хотан, Яркенд и через горы в Авганистан, открытого китайцами во II веке до нашей эры (до тех пор китайские товары проникали в Среднюю Азию через Индию), до современной сибирской железной дороги. Соответственно с этим изменялась и степень участия в этой торговле отдельных народностей' [350].
С одним мнением В. В' касающимся современности, мы не согласны. Совершенно правильно он отмечает, что 'для более широкого использования богатств какой-либо страны теперь необходимо включение ее в мировую железнодорожную сеть'. В частности, относительно Восточного Туркестана он утверждает, что здесь это 'по географическим причинам едва ли возможно. Поэтому Восточный Туркестан является только страной прошлого, но не страной будущего'[351]. С этим последним заключением никак нельзя согласиться. Современная техника дает полную возможность провести железную дорогу в Восточный Туркестан и в направлении перевала Терек-даван (по пути из Оша в Кашгар), и в обход с востока основных хребтов Тянь-Шаня, скажем, через Урумчи — Турфан. Это дело скорее легче, чем труднее, напр., проведения Амурской железной дороги. И нет никакого сомнения, что при расцвете русского народного хозяйства основное значение в снабжении евразийского мира рисом и хлопком будет иметь именно 'единство трех Туркестанов', т. е. Русского, Авганского и Восточного.
Возвращаемся к отношению В. В. к вопросам о связи исторических проблем с географией. В предисловии к 'Историко-географическому обзору Ирана' В. В. говорил о себе: 'В своих курсах, посвященных Персии и Средней Азии, я стараюсь дать студентам понятие о географических условиях этих стран, выяснить, насколько возможно, зависимость исторической жизни от этих условий'. Впоследствии взгляды В. В. на эти вопросы расширились и видоизменились. И та концепция, которую он дает в 'Истории изучения Востока в Европе и России' (издание 1925 г.), значительно сложнее, чем только что изложенная. В. В. говорит о Риттере, немецком географе XIX века: 'Как для Страбона образование Римской империи было естественным последствием географического положения Италии, как, по мнению арабов, культурное первенство мусульманского мира было естественным последствием климатических преимуществ того пояса, в котором находятся Багдад и Исфахан, так и для Риттера культурное первенство Европы было естественным последствием географических особенностей этой части света. Ни одно из этих обобщений не считалось с фактом, что физико-географические причины оказывали то или другое влияние на судьбу страны только в определенный момент ее исторического существования, в зависимости от хода исторической эволюции… Риттер был убежден, что Англия своим географическим положением с самого начала (von Anfang an) была предназначена к господству над морями, хотя это господство началось, как известно, только с XVII века. Как в Африке, так и в Европе побережье Атлантического океана, вследствие большей отдаленности от культурных центров, восприняло культуру значительно позже, чем многие области внутри материка' [352]. Этот взгляд далеко отстоит от того элементарного констатирования зависимости исторической жизни от географических условий, которое мы привели в предыдущем. Нам кажется, что мысль В. В. можно было бы формулировать еще так: нет односторонней зависимости исторических явлений от географической обстановки. Историческая эволюция и здесь играет роль активного начала: она берет из географической среды то, что наиболее соответствует ее требованиям на данной стадии развития. Если необходимых географических предисловий не оказывается — историческая эволюция в данной стране и в данном направлении замирает. Если они налицо — возникает законченное и яркое историческое явление, выражающее собою соответствие географических условий требованиям исторической эволюции. Но каждое такое явление преходяще. И многое из того, что имело значение в прошлом, теряет его в настоящем, но в измененном виде может снова приобрести его в будущем. Пафос изменчивости исторических явлений был едва ли не основным пафосом Бартольда в его исторических построениях. Именно об изменчивости отношений и связей говорится в письме В. В. к автору этих строк: 'Последствия континентальности, которым посвящена Ваша статья 'Континент-океан', тоже были совершенно различны в эпоху первенства караванного пути из западной Азии в Китай и в эпоху созданного европейцами океанического мореплавания. В первый период Семиречье не было такой 'обездоленной' страной, как потом; в Семиречье тогда было довольно большое число городов, хотя от этого блеска осталась только башня Бурана. По аналогичным причинам (направление торговых путей) в Персии культурная жизнь всегда сосредоточивалась в городах северных областей, далеких от океана, а не в береговой полосе'.
В. В. Бартольду обязана многим история русской географии. Вторая часть его курса по истории
