В судьбах русского XIX века неверие и истина 'просвещения' навеяны, преподаны со стороны. Следуя примеру 'старших', сладостно стало 'не верить'; 'старшие' нашептали, что Бога не надобно, а надобна препарированная лягушка и критика просвещенного ума… С обстоятельствами подобной зависимости плохо, казалось бы, согласуется непреложное, на наш взгляд, признание, что уже в древней, допетровской Руси существовала своеобразная ценная культура. Но нужно помнить, что явление русского просветительства-обличительства создалось в обстановке устранения, забвения преемства, взгляда на 'Европу' как безраздельную законодательницу и 'госпожу'. Именно в рамках этого отношения, в обстановке добровольно принятого на себя 'младенчества' духа, привит в русскую духовную жизнь начал позитивизма-нигилизма-материализма выступает как подлинное совращение 'малых сих', растление старчеством юности, успех старцев, соблазнявших Сусанну… В этом субъективная сторона вопроса. Объективная его сущность — в вовлечении России на пути европейского развития, в поставлении России в тот же исторический план, в котором двигалась Европа, в преподании ей, в качестве исторической и жизненной правды, положений, вытекших из предшествующего развития Европы (Возрождение! расцвет науки! рационалистический деизм!), но не обусловленных развитием России… Каково же в этой перспективе место происшедшей русской революции? В качестве попытки сознательного осуществления коммунизма, этого отпрыска 'европейских развитий' русская революция есть вершина, кульминационный пункт описанного 'вовлечения' и 'преподания'. В то же время в судьбах русской революции обнаруживается величайшая contradiction historique: построенная в умысле как завершение 'европеизации', революция как осуществление фактическое означает выпадение России из рамок европейского бытия. Как умысел, русская революция есть осуществление прилагаемого к России европейского 'просветательства-обличительства'. Как факт, она не только крушение коммунизма, но устранение, уничтожение базы также других, помимо коммунизма, 'просветительско-обличительских' направлений. Революция выражается и связывается с чрезвычайно существенным, многосторонним изменением объективной обстановки. Изменение это охватывает равномерно идеологическое, хозяйственное и политическое бытие.
1. Примыкание русского интеллигентского сознания к западноевропейской культуре основывалось, между прочим, на созданном русскими подражательными усилиями тождестве или сходстве 'быта'. Если в отношении жизненного уклада Москва и Петербург отличались чем-либо от Парижа и Лондона, то главным образом тем, чем провинция, хотя бы 'преуспевающая', может отличаться от столицы… Ныне 'быт' рухнул; русские интеллигенты воистину поставлены вне 'быта'; они ведут 'загробное существование' — безразлично, скитаясь по свету или оставаясь в России. И образы мира, невидимые взору, прикрытому пленкой 'быта', выступают, вещая 'о тайнах вечности и гроба', пред духовными их очами… Находятся ли они среди 'европейцев', находятся ли вдали от 'Европы' — может ли их психология оставаться привычной европейской? В обстановке заграничного 'рассеяния', местами и временами, среди окружающих населений русские изгнанники — как выходцы 'с того света', как жители иных планет; местами и временами, среди серой тоски обычного, страдальчески зажженные, они — как факелы, пылающие во тьме…
2. В частности, в смысле экономическом, Россия ввержена внекие стихийные, неожиданные процессы. Коммунистическая революция мыслилась как завершение капитализма, как высшее напряжение промышленно-городского существования, как перемена 'правовой надстройки' над базой сложившегося капитализма. В русской же практике коммунистическая революция оказалась разрушением не очень развитого, но сложившегося в 'европейском' обличье русского капитализма, оказалась возвращением к состояниям, гораздо более первоначальным… Что это значит? Сложившийся капитализм и тем более социализм, если он начнет 'осуществляться', — суть формы 'поздние', имеющие немало шансов явиться зенитом, быть может, началом упадка, 'александрийством' европейского мира… Но, именуя себя 'социалистической', Россия в судьбах революции определеннее, чем 'буржуазные' страны, отклонилась, ушла от социализма. В гораздо большей степени, чем пятилетие перед тем, Россия стала деревенской. В порядке же процессов 'капиталистических' оказалась в стадии 'первоначального накопления'. Насколько мы можем представить себе социальные формы современного русского уклада, мы видим в нем, в перспективе исторических сближений, черты раннего капиталистического строя (что-то в роде капиталистического Sturm und Drang Periode английского XVIII века), строя, только что складывающегося, с беззастенчивыми 'рыцарями наживы' в качестве 'героев времени', с неограниченно долгой продолжительностью рабочего дня, низкими заработками рабочих. И эти черты сочетаются с чертами чуть ли не 'раннего средневековья'. Иной не подыщешь аналогии происшедшему в России, превращению многого, что было 'городским', в 'деревенское', 'опрощению' жизни, возросшему значению общины. Во всяком случае, до 'александрийства' очень и очень далеко. Если в смысле экономическом Россию дореволюционную можно сопоставлять с 'Европой', ныне она оказывается в иной исторической плоскости. Возможно, что изменения эти, делая русский хозяйственный строй более 'первобытным' и тем самым менее устойчивым в отношении чужестранных воздействий, скажутся, надолго, накоротко ли, неблагоприятным образом на экономической самостоятельности страны. Но возможно также, что смена 'поздних' экономических форм строем более 'раннего' склада выступит в определенный момент потенцией положительной: можно думать, что смена эта не только знак разрушения, но выявление дремавших энергий и в качестве такового — предварение всплеска русской предприимчивости и силы. Русская предприимчивость, русское хозяйственное напряжение живо ощущались в недрах русской национальной стихии; но ощущались как возможность, не вполне и не достаточно осуществлялись как факт. Потрясения и разрушения, видоизменяя общество, содействуя выделению новых слоев, не явятся ли фактором осуществления, воплощения возможностей? Но не тех возможностей, что открыты перед 'Европой' XX века, но возможностей иного исторического строя, иной исторической среды…
3. В области политической русская революция есть увядание, устранение действенности, не успевшей получить развития русской либералистической идеи. В том виде, какой она является сейчас, русская революция есть утверждение 'деспотизма'. 'Деспотизм' может сочетаться с любыми техническими формами управления, в том числе с формами 'представительства'; отличительно, что при 'деспотизме' источником власти выступает милость Нездешняя, а не 'милость народная'. Царская власть и советская в этом смысле подобны друг другу, хотя бы последняя и опиралась на 'милость сатаны'… Большевизм означает собою кризис парламентаризма; благодаря волевой упругости большевизма, затруднено, почти невозможно противоборствование ему на путях идеологии 'парламентарной'. И весьма вероятно, что 'деспотизм' большевистский может сменяться только 'деспотизмом' иным.
Устоявшемуся европейскому быту противостоит разрушение, формирование быта. 'Позднему' капитализму противостоит эпоха 'первоначального накопления'. Парламентскому строю противостоит 'деспотизм'. Таковы реальные формы, в которых совершается выход России из рамок европейской культуры, ее выпадение из них… Когда-то при виде расстояния, отделяющего Россию от Европы, говорили об 'отсталости'. Теперь, в основном и важнейшем, не об 'отсталости' идет речь, но о возникновении разрыва между плоскостями, в которых движется Россия и Европа, об отделении, противопоставлении русской судьбы судьбам Европы… Из коммунистической 'европеизации' вырастает стихийная 'варваризация' России. И чем глубже новоявленное 'варварство', тем неуклоннее, яснее раскрывается подлинный 'стиль', подлинное знамение эпохи — знамение обособления и выделения внове являющейся культуры на фоне ослабления, оскудения все еще властвующих культур… Пусть эта, ныне выделяющаяся культура именно теперь попадет под внешнее господство других: обстоятельство это, заостряя противоречия, способно ускорить события… Пусть суждены испытания и тяготы тому, на чью долю выпадает ныне наследовать мир; испытания и тяготы не ослабить, но усилить призваны пророческий смысл происходящего…
В судьбах русской революции вскрываются и действуют стремления и умыслы, связанные с преемством 'просветительства-обличительства', которое в то же время есть преемство 'европеизации'. В глубинах душевных звучат и свидетельствуют заветы иного и русского преемства. И — это преемство Церкви и Веры. В его лучах ощущается по-новому история и жизнь.
