СИЛА ТРАДИЦИЙ И СИЛА ТВОРЧЕСТВА
Сила традиций и сила творчества в их сочетании — животворящий источник всякой культуры.
Медленно, веками усилий, создается традиция. Сияющих вершин самостоятельного, основополагающего творчества народ достигает нелегко. К ним ведет долгий и трудный путь постепенного восхождения. Каждый шаг вперед становится возможным
только потому, что сделан предыдущий. Утрачивающий традиции скатывается вниз.
Но горе тому, кто ограничивается только охранением традиций. Если поступать так, это означает, что и традиции, которую охраняют, недолго осталось жить. Нет традиции вне непрестанного творчества, вне утверждения ее в наиболее совершенных, наиболее отвечающих характеру именно данного времени формах.
В этом закон сочетания традиции и творчества. Никакие факты прошлого не могут заслонить и ослабить конкретности настоящего. Культура живет не менее криком младенцев, чем зрелой речью мужей.
Русская культура обладает насыщенной традицией. Ее нужно ценить и хранить. Но обрекает себя духовной смерти тот, кто в служении русской культуре исчерпывает себя в любовании ценностями прошлого. Отрицание настоящего смерти подобно. И это тем более, что русская культура в настоящий момент не только не переживает упадка, но находится на восходящей линии энергичной экспансии.
Мы горды тем, что сила меча не причастна к этой экспансии. Она совершается силой духа.
Новизна религиозно-философских идей, новизна художественных форм и новизна социальных решений с одинаковой силой звучат в этой экспансии.
Русская культура в 1932 г. не слабее, но сильнее, чем она была когда бы то ни было. Задача каждого русского — ценить прошлое своей культуры, творчески соучаствовать в ее настоящем и подготовлять ее еще более великое будущее.
РЕФОРМА, РЕФОРМАЦИЯ И ИСПОЛНЕНИЕ ЦЕРКВИ
Помещение в 'евразийском' сборнике трактата А. В. Карташева требует некоторых предварительных замечаний. Трактат представляет собой изложение устной речи, произнесенной 28 февраля 1916 года в собрании Петроградского Религиозно-Философского Общества. Речь эта завершала обсуждение вопроса о реформе Церкви, которому посвящен был в Религиозно-Философском Обществе академический 1915–1916 год. Как видит читатель, в происхождении своем трактат не связан с 'евразийской' группой, составившейся в 1921 году. А. В. Карташева, человека старшего, по отношению к нам, поколения, отделяет от нас целый ряд политических и 'тактических' расхождений. Но тем ценнее для нас схождение с ним в вопросах богословско-идеологических. Мы глубоко чувствуем правильность данных А. В. Карташевым определений католичества и протестантства. В данном случае мы видим в А. В. Карташеве продолжателя того православно-богословского преемства, которое взглянуло 'на Латинство и Протестантство из Церкви — следовательно, сверху'; поэтому оно и могло 'определить их' (предисловие Ю. Самарина к Богословским Сочинениям А. С. Хомякова; ПСС, изд. 3-е, т. II. М., 1907, стр. 27). Мы считаем плодотворной даваемую А. В. Карташевым характеристику новейшего иудаизма в его сближении с современным европейским мироощущением. Мы присоединяемся к точке зрения, рассматривающей европейскую выучку отнюдь не в качестве единственно возможной (как то полагалось бы по 'заученной с чужого голоса философской пропедевтике'), но в качестве таковой, которая не исключает создания 'и теории познания, и логики, и этики, и философии религии, и всех других философских дисциплин', ориентирующихся на идею Церкви. Наконец, и мы, как А. В. Карташев, ждем и жаждем творческого и пророческого церковного Духа, который просветил и осветил бы историю и жизнь…
Из числа пунктов, в которых мы расходимся с А. В. Карташевым, главнейший — сказывающееся в конце трактата ожидание Царства Христова на Земле. Мы лишены живого чувства земного 'тысячелетнего царства'. Впрочем, было бы излишне оговаривать отдельные расхождения; и в этой книжке, как в сборнике 'Исход к Востоку', сохранение целостности индивидуальных мнений мы во всех случаях предпочитали устранению противоречий в частностях.
ЕВРОПА И ЕВРАЗИЯ
(По поводу брошюры кн. Н. С. Трубецкого 'Европа и Человечество')
В недавно вышедшей в свет брошюре кн. Н. С. Трубецкого 'Европа и Человечество' с большой определенностью ставится вопрос о соотношении западноевропейской культуры (которую князь Трубецкой называет по признаку расового происхождения главнейших народов Западной Европы культурой 'романо- германской'), с культурами остального человечества [10]. На вопрос, 'можно ли объективно доказать, что культура романо-германцев совершеннее всех прочих культур, ныне существующих или когда-либо существовавших на Земле', кн. Трубецкой дает определенно отрицательный ответ. И продолжает: 'Но если так, то эволюционная лестница (культур, которую построили западноевропейские ученые. — Прим. П. С.), должна обрушиться… Вместо лестницы мы получаем горизонтальную плоскость. Вместо принципа градации народов и культур по степеням совершенства — новый принцип равноценности и качественной несоизмеримости всех культур и народов земного шара'. И этот 'новый принцип' кн. Трубецкой выставляет с большой экспрессией и настойчивостью. Но уместно спросить: действительно ли этот принцип является новым? Не заключается ли мысль, которую выдвигает кн. Трубецкой, в самом определении культуры, как оно существует в современном культуроведении? Культура есть совокупность 'культурных ценностей'. А 'культурная ценность' есть то, что (согласно формулировке кн. Трубецкого, следующей за формулировкой 'романо-германского' социолога Габриеля Тарда) 'принято для удовлетворения потребностей всеми или частью представителей данного народа'. Следовательно, для возникновения 'культурной ценности' как таковой вовсе не обязательно, чтобы ее приняли для удовлетворения потребностей' все субъекты человеческого рода, все умопостигаемое человечество. Для возникновения культурной ценности достаточно признания определенной социальной группы, хотя бы и небольшой. Иными словами, понятие 'культурной ценности' и связанное с ним понятие 'культуры' вовсе не апеллируют в своем существовании к признаку общепризнанности и общеобязательности. В самом определении такой ценности заключено указание, что нет общего мерила, при помощи которого 'культурные ценности' одного народа можно было бы признать 'лучше и совершеннее' культурных ценностей, созданных другим народом. В этом смысле культурная ценность есть 'субъективная', а не 'объективная' ценность, а субъективная ценность в самой идее устраняет вопрос 'объективных доказательств' ее совершенства или несовершенства.
Область культурных оценок есть область 'философской свободы', и пред лицом такой 'свободы' совершенно прав кн. Трубецкой, когда он превозносит, например, институт группового брака австралийцев, выставляя его преимущества перед 'элементарной европейской моногамией', или ставит принципиально на одну доску произведения дикаря и 'футуристические картинки, нарисованные европейцами'. Но был бы совершенно прав и 'добросовестный романо-германец', который доказывал бы превосходство моногамии и футуристических картинок. Ведь и то и другое создано и утверждено в своем бытие 'культурной ценности' той социальной средой, к которой принадлежит он сам, и поначалу 'субъективная' ценность в ее коллективистическом выражении не может, по общему правилу, не казаться ему 'совершенней и лучше'
