Днем и ночью хорошая погода (сборник)

покрытую чехлами мебель, подходит к кровати и ложится на нее с края, противоположного тому, где сидит Этьен.)

Дорис (поднимаясь): Значит, я распоряжусь, чтобы твою комнату привели в порядок. (На ходу приподнимает один из чехлов.) Боже, в каком это все, должно быть, состоянии…

Зельда (резко): Не трогай чехлы!

Дорис: Ты что, собираешься все так и оставить? Разве можно жить среди чехлов?

Зельда: А что? Ты-то сама как живешь? Да оставь ты наконец в покое это кресло! А то оно похоже на толстяка, которого раздевает шлюха.

Оскорбленным жестом Дорис поправляет чехол. Этьен смеется.

Зельда: Почему ты смеешься?

Этьен: Не знаю, это нервное. Мне представилась Дорис в виде шлюхи, как она снимает одежду с толстяка, а тот не дается…

Этьен и Зельда смотрят на Дорис, представляя себе эту картину, затем оба хохочут.

Этьен (всхлипывая от смеха): Дорис в чулках в сеточку…

Зельда: И говорит ему: «Ты не забыл про подарочек для меня?»

Этьен и Зельда хватаются за бока, плачут от смеха. Дорис невозмутимо, с презрением смотрит на них, потом выходит, хлопнув дверью.

Этьен (шмыгая носом): Ну вот, разозлилась. Разозлилась, потому что ее трудно представить себе в виде шлюхи… Если бы было наоборот, ее это тоже разозлило бы, надеюсь… Здо?рово она меня рассмешила… В кои-то веки Дорис меня смешит.

Зельда (мечтательно): Знаешь, я совсем забыла, как мы хохотали вот так, вместе, заражаясь друг от друга… Я поддавалась смеху, скатывалась в него вместе с тобой… Правда, мы ведь много смеялись. Но всегда над другими, да?

Этьен: Вообще-то не всегда. Не преувеличивай. Ты что, стыдишься этих воспоминаний?

Зельда: Нет, скорее удивляюсь им. Я вдруг увидела нас — как мы смеемся за каким-то ужином; увидела, как ты смотришь на меня, прищурившись от смеха… Странно.

Пауза.

Этьен (тихо): Знаешь, у нас ведь есть и другие воспоминания.

Зельда (очень быстро, отчетливо): Знаю, но они не станут ни с того ни с сего набрасываться на меня со стен, как чужие. Те воспоминания, о которых ты говоришь, Этьен, я наблюдала, разглядывала, изучала в течение трех лет и давно выбросила их вон.

Этьен (холодно): Очень жаль. Ты всегда была такой красивой, Зельда.

Зельда (холодно): Ты так считаешь?

Они смотрят друг на друга, сидя на разных краях кровати, потом Зельде становится как будто скучно, и она отворачивается.

С кем ты жил?

Этьен: Со всеми и ни с кем.

Зельда смотрит на него.

Ну, с одной девицей, довольно юной, студенткой. Смешная. Молодая и свободная, свободная, как я. Хорошее поколение. Они инстинктивно делают то, на понимание чего нам понадобилось двадцать лет.

Зельда: А ты что, что-то понял? Я — нет. Правда, надо сказать, что я никогда и не пыталась, кроме того, у меня и данных-то для этого не было, отсюда и… (Стучит себе по голове.)

Этьен: Не надо путать, дорогая: ты никогда не была дурой, ты была сумасшедшей, а это совершенно разные вещи. Сумасшествие — это страшнее, но не так унизительно, как глупость.

Зельда (садится на кровати, будто очнувшись): А тебе не кажется странным, что все это время я была сумасшедшей? Невероятно… Я чувствовала себя пьяной, тупой, аморфной, пустой, совсем пустой, но сумасшедшей, не в своем уме — нет. И все же… Более того, я и сейчас не чувствую себя «выздоровевшей», как раньше не чувствовала себя «больной».

Этьен: Может, оставим эту тему?

Зельда: Ты прав. Эту тему лучше не трогать, я должна потренироваться. Сумасшествие — это как сифилис, да? На тебя вечно будут поглядывать с подозрением, тебе никогда не удастся окончательно отмыться. Люди вроде бы согласны, что тебе лучше, что сумасшествие — эта одновременно смешная, пугающая и неприличная штука — тебя отпустило, но все равно относятся к тебе с опаской. Эта болезнь так далека, так чужда им, она им будто бы совсем не грозит! Они боятся ее и в то же время презирают, потому что она не заразна. Она им непонятна! Есть две болезни, о которых говорят вот так, понижая голос. Во-первых, рак — о нем говорят тихо, с жалостью; и во-вторых, сумасшествие: тоже тихо, но чуточку весело. «Вы знаете, такая-то сошла с ума, вот бедняжка». И произносят это с таким забавным выражением, как будто сказали непристойность, но непристойность смешную, да еще и по секрету. Здоровые стыдятся смерти и потери рассудка гораздо сильнее, чем неприличных болезней. Сифилис, например, можно где-то подцепить, потом он проходит — тут дело в невезении или неосторожности, короче, это «нормально». А вот сумасшествие и смерть приходят извне, падают с огромного пустого неба. Во всяком случае, тут обходится без обнадеживающего контакта.

Этьен: Похоже, дорогая, ты много думала там, в Брабане. Раньше, позволь заметить, твои речи не достигали таких высот, они были проще.

Зельда: Что значит «проще»?

Этьен: Ты говорила о платьях, о путешествиях, о любви, о мужчинах, о мужчинах — особенно…

Зельда: И ты говоришь, что это просто? Но послушай, это же все было очень серьезно, мой бедный Этьен. Это сегодня мои речи, мои мысли пусты и бессмысленны. Будто бесконечные узоры, которые плетет, вышивает ограниченный, одинокий разум — мой разум. Плетет, вышивает часами напролет, сидя у озера… А все же, Этьен, как все это произошло?

Пауза.

Этьен: Ты имеешь в виду три года назад?

Зельда: Да, три года назад. У меня такой туман в голове. Я думаю о той весне и ничего не могу вспомнить. У Дорис я не могу спросить: она засыплет меня точными фактами, всякими полицейскими протоколами, медицинскими заключениями! А вот ты знаешь настоящую правду, живую? Этьен, я же обо всем тебе рассказывала, правда?

Этьен: Да, обо всем, что тебе было противно…

Зельда поднимает руку, чтобы остановить его.

Зельда (твердым голосом): Этьен, мне ничего не было противно. Мне было весело или неприятно, только и всего. Ты, должно быть, путаешь меня с Дорис или с самим собой.

Этьен (скучающим тоном): Ну, скажем, что ты говорила мне о том, что тебе было неприятно. В ту весну ты была влюблена в Дюбуа, Жана Жака Дюбуа, ты помнишь его?

Зельда: Да. Я? Влюблена в Дюбуа?..

Этьен: Ну да. Удовольствие ты получала только рядом с подонками, но влюблялась только в порядочных людей. Это случалось редко, но тут тебе это было нужно.

Зельда: Дальше.

Этьен: Дюбуа был женат и влюблен в свою жену, дурочку Анн Мари. Ты все сделала, чтобы его заиметь, ты даже купила дом в Солони, рядом с ним, потом ты этот дом, напившись,