Земля казалась дикой, более дикой, чем любое место, которое посещал Саттон на его родной земле, покрытой подстриженными газонами, аккуратно подрезанными деревьями в парках с искусственным поливом. Местность поднималась вверх и была загромождена громадными валунами, как будто огромная рука разбросала их в ярости в какие-то давно забытые времена. Каменные гряды устремлялись наверх, покрытые кое-где могучими деревьями, которые тоже стремились достичь той же высоты, того же могущества, что и каменные нагромождения. Но остановились, не сумев этого сделать, и теперь стояли, убежденные в том, что представляют собой нечто меньшее, чем каменные громады, но все же сохранив достоинство и терпение, которым они обучились раньше когда-то, стремясь стать такими же.
Летние цветы прятались между камнями или же прижимались к основанию огромных деревьев, покрытых мхом. Белка сидела где-то неподалеку на ветке и издавала свое щелканье, как будто возмущалась, что уже встает солнце.
Саттон с трудом поднимался вверх по узкой долине, которая вилась от дороги. Иногда он шел, но чаще полз на четвереньках, пробираясь сквозь заросли. Он часто останавливался и отдыхал, прислонившись к дереву и вытирал пот с лица. В долине внизу грязноватая река подчас принимала голубоватый оттенок и становилась похожей на небо, которое отражалось в ней. И воздух над ней был кристально чистый. Более чистый, чем тот, которым когда-либо приходилось дышать Саттону. Ястреб упал с неба в пространстве между голубизной неба и реки, и Саттону показалось, что он может увидеть каждое отдельное перышко его сложенных крыльев.
Сквозь деревья он увидел небольшую расщелину в каменных нагромождениях и понял, что это то самое место, о котором упомянул Джон К. Саттон в своем письме.
Солнце взошло только около двух часов назад. И у Саттона-младшего еще было время, так как Джон К. Саттон как раз только что поговорил с тем неизвестным, о котором рассказывал в письме, а затем пошел обедать.
С этого момента Саттон стал двигаться не спеша, постоянно наблюдая за расщелиной в камнях. Он наконец достиг вершины и оглядел тот самый большой камень, о котором упоминал его предок. Саттон нашел его удобным для сидения.
Он сел на него и взглянул в долину, с благодарностью приняв прохладу деревьев. Здесь царило спокойствие, как говорил Джон К. Саттон. Мир и спокойное достоинство того, что он видел перед собой. Странное свойство трех измерений пространства, которое было как бы живым существом, раскинувшимся над долиной. И необычность, необычность ожидания… И чего-то, что могло произойти.
Он посмотрел на часы. Половина десятого. Саттон сошел с камня и прилег в ожидании за кустами. Почти сразу же раздался мягкий шуршащий звук двигателей. Вниз спускался корабль, очень небольшой, рассчитанный на одного человека. Он опускался по поисковой траектории над деревьями и сел на пастбище за изгородью.
Человек вышел из корабля и облокотился на него, глядя на небо, на деревья, как бы испытывая удовлетворение, оттого что достиг места назначения.
Саттон внутренне улыбнулся, успокоившись.
«Как декорация в театре, — подумал он. — Явление совершенно необычное и неожиданное, тем более если испортился двигатель. Нет никакой нужды объяснять свое присутствие. Теперь нужно только подождать, пока придет человек и заговорит с вами. Самая естественная ночь в мире. Вы его не ждете, он видит вас и подходит, конечно, начинает разговор. Здесь нет нужды идти по тропинке, открывать калитку, стучать в дверь и говорить: «Я пришел для того, чтобы узнать обо всем скандальном в вашей семье, чтобы извлечь любую грязь, которая имеет отношение к семейству Саттонов. Вы разрешите присесть и поговорить с вами?»».
Но вполне естественно приземлиться на пастбище, если у вас испортился корабль, и сначала поговорить о кукурузе и траве на пастбище, о погоде, а затем перейти к вопросам, касающимся семьи Саттонов.
Этот человек достал ключ и начал что-то делать с кораблем.
Кажется, приближался тот самый момент.
Саттон приподнялся на руках и внимательно огляделся сквозь сплетенные ветви кустов миндаля.
Джон К. Саттон спускался вниз по холму. Тучный человек с аккуратной белой бородой, в старой черной шляпе. В его походке было нечто неуклюжее и в то же время изящное.
34
«Неудача, — подумала Ева Армор. — Вот как она ощущается. Сухость в горле, тяжесть в сердце, усталость в мозгу. Я зла, — сказала она себе, — и у меня есть все основания, чтобы быть такой, хотя я и устала метаться и испытывать неудачи и острота подобной злости притупилась. Психометр в комнате Адамса остановился, так сказал Херкимер, и экран погас, когда он выключил видеофон. От Саттона не осталось и следа, поэтому психометр не мог его контролировать. Это означало, что Саттон… но он не мог быть мертв, потому что является историческим фактом то, что он должен написать книгу. А он пока еще не написал ее».
Однако история — это нечто такое, чему нельзя доверять. Она была неправильно изложена, или неправильно кем-то переписана, или же исправлена человеком, заинтересованным в этом. Любой факт можно переиначить к своей выгоде. Правду трудно сохранить, а мифам и выдумкам легко придать привкус правды, так что они кажутся более истинными, чем сама правда. Ева знала, что половина биографии Саттона легенда, однако в ней присутствовали моменты, которые должны являться правдой.
Кто-то должен написать книгу, и этим человеком мог быть только Саттон, поскольку никто иной не сумеет расшифровать язык, на котором написаны его заметки. И слова книги столь искренни, ибо черта эта присуща именно Саттону.
Саттон умер, когда ему еще не исполнилось и пятидесяти, но не на Земле и даже не в Солнечной системе. Он умер на планете, вращающейся вокруг какой-то отдаленной звезды. Но он и жил одновременно в течение еще многих и многих лет. Это была правда, которую нельзя исказить. Это правда, которая останется правдой до тех пор, пока не будет доказано обратное.
И все же психометр остановился.
Ева встала со стула, прошлась по комнате, подошла к окну, открывавшему вид на ухоженную человеческими руками поверхность Ориона А. Светлячки усеяли кусты, сверкая холодным непостоянным огнем. Поздняя луна выходила из-за облака, похожего на горную гряду.
«Так много усилий, — подумала она, — сколько лет работы, планов. Андроиды, у которых нет клейма на лбу и которые выглядели точной копией человека. И другие андроиды, у которых есть клеймо на лбу, но и они уже не являлись андроидами, созданными в лабораториях восьмидесятого столетия. Тщательно разработанная и законспирированная шпионская сеть, ожидавшая того часа, когда Саттон вернется домой. Годы уходили на разгадывание прошлого, его надписей, в попытках определить, где правда, где полуправда, а где самая настоящая ошибка.
Годы отчаяния и спешки, годы устранения ударов службы контрразведки ревизионистов. Годы, проведенные в подготовке к тому дню, который станет днем действия. И всегда нужно было быть очень осторожным… очень осторожным, поскольку восьмидесятый век не должен знать об этом, не должен даже догадываться.
Но существовал ряд моментов, которые ранее упустили из виду. Кто-то предупредил Адамса, что Саттон вернется. Кто-то подал ему мысль, что Саттон должен быть убит.
Два человека ожидали их на астероиде.
Хотя это не и не могло быть единственной причиной того, что произошло. Был еще какой-то фактор, что-то…»
Она стояла у окна, глядя на восходящую луну. Ее насупленные брови образовали на лбу морщины. Ева слишком устала и не могла ничего придумать. Ни одной мысли не приходило ей в голову, кроме мысли о поражении. Поражение все объясняет. Саттон мертв, а это и есть поражение, полное и безоговорочное.
